Единственное, что меня всегда устраивало в Матрене полностью, примиряя с ее наркодеятельностью, – это ее хобби. Производимые в ее кустарной лаборатории вещества, превышающие по характеристикам любые медикаменты из самых лучших аптечек. А теперь мы лишили весь Район такого чудного и прекрасного фармацевта, да уж. Не стыдно ли вам, господин Пикассо? Да ни разу.

Вот только неотвязно преследовала меня мысль о том, куда делся второй «богомол», чей напарник валялся у самого входа сломанной куклой из человеческого тела и торчащих хитиновых защитных пластин. Вот страшилище, прям персонаж фильма ужасов. Как я понимаю, этих красавцев Бабке подогнал Хозяин Кир, славящийся производством разных интересных и новых форм местных агрессивных жителей. И как это у него получается? Ну не волшебник же он, в самом деле…

Казак оказался тем самым счастливчиком, что заорал «бинго!», держа в вытянутой руке контейнер серебристого цвета с несколькими полосками и значком биологической опасности высшей категории. В груди что-то екнуло, когда я это увидел. Ведь у Насти Ефремовой, этой милой девчонки в вязаной шапочке со смешным рисунком-смайликом, с собой была совершенно другая вещь. Флакон, полностью копирующий емкость с жидкостью для хранения контактных линз. Но то, что было внутри – было тем же самым «компотом», из-за которого мы так упорно шли в Радостный. И теперь, когда я увидел контейнер в руке нашего длинного друга, осознание возвращения пришло полностью. Снова впереди ждут те самые коридоры, по которым мы шли, помогая идти Большому, освещенные лампами в металлических сетках. Снова небольшая комната за дверью, имеющей привычку закрываться в самый нужный момент. Все снова…

Скопа повернулась ко мне, крепко сжав в руках автомат. Забрало у нее было поднято, и я увидел, что в ее зеленых, таких же как у меня, глазах стоят слезы. Подошел, обнял, крепко прижав к себе. Она всхлипнула каким-то глубоким и страшным горловым звуком, подавляя в себе такой ненужный сейчас плач. Терпи, сестренка, терпи, у нас с тобой еще будет время поплакать. И мне не будет стыдно, если у самого по щекам потекут горькие и соленые тяжелые капли. Такого друга, которого мы потеряли из-за вот этого вот вещества, у нас больше не будет. И еще – теперь я точно знал, что дойду. Дотяну до той самой цели, что отправит к чертям собачьим все это безумие, из-за которого гибнет так много хороших людей. Если будет надо, так доползу на одних пальцах, выжимая из себя последнее, кроша собственные зубы в стиснутых челюстях. Дотяну и сделаю все, что нужно, уничтожая свое собственное прошлое и не думая о будущем. Так надо, ради тех, кто погиб зря из-за кого-то, не думающего ни о чем, кроме собственных проблем, и предавшего их. Так будет, обещаю тебе, Большой.

Темная тень соткалась из воздуха, рухнув на Казака сверху, с одного из дальних стеллажей. Мелькнул живой зазубренный тесак, полоснув его поперек груди, взметнув в воздух широкую полосу красного цвета, чуть зависшую и опавшую на плитки пола. А «богомол», подхватив выпущенный Казаком контейнер, серой молнией метнулся к выходу. Грохнул выстрел, второй, а потом раздался рев голема и удаляющийся топот. Вот дерьмо!!!

– Барин, мы за тварью! Тащи Казака назад, тащи, брат!

Да, надо бы помочь Барину – он уже разрезал комбинезон рухнувшего Казака и рвал зубами упаковку медицинского перевязочного пакета, – но некогда, нужно бежать!

Догнать Измененного, утащившего то, ради чего мы пришли сюда. Пришли, нашли и так глупо потеряли. Быстро, еще быстрее, рейдер, поспевай за Сдобным! Тот мчался большими скачками, не обращая внимания на валяющиеся под ногами мусор, оружие и остатки тел караульных.

Высокий силуэт Крюка еле виднелся впереди. Он несся со скоростью железнодорожного экспресса вдогонку за Измененным. И как, интересно, эта паскуда Измененный может двигаться с такой вот потрясающей скоростью, что его уже совсем не видно?

Мелькали освещенные участки, верещал детектор, засекая ловушки и извещая об их возможном появлении на нашем пути. Лопались те самые насекомые, издавая абсолютно невообразимые звуки и выпуская едкую вонь, которая пробивалась даже через фильтры масок. Крюк, громыхающий и лязгающий, летел далеко впереди, и только этот лязг помогал нам не потерять его после первой же развилки.

В груди вовсю колотилось сердце, воздух резал легкие, входя в них раскаленным ножом. «Богомол» задал абсолютно бешеный темп, удирая так, что мне мало не показалось. Не люблю я бег на дальние дистанции, ненавижу просто. Да, могу, но ненавижу!!! То ли дело метров на триста рвануть с места. Убью суку, вот только догоню и сразу убью! А потом, после того как убью, отрежу его же собственной пилой большеглазую голову и заберу как трофей. Надеюсь, не протухнет.

Коридоры мелькали мимо, не делая нас ближе к тому, кто хотел разрушить все планы, и надо было нажимать. Хотя куда нам было угнаться за Крюком, который выдал такую скорость, что я, даже вывалив язык набок, не уставал поражаться. Ну как он это может делать со всей своей массой и габаритами?!!

А потом пол под ногами неожиданно пошел вверх, впереди послышался громкий удар обо что-то металлическое и шум, который явно получался из-за того, что из-под ног нашего механического чудовища летели щепки от разбивающихся в хлам досок пола. Да, точно, Крюк просто снес грубо сваренные воротца и вылетел во что-то темное и высокое. Мать вашу Измененную, куда ж нас занесло-то?!!

Длинный коридор, очень темный, с единственным чуть светлым пятном окна впереди. Все верно, солнце уже наверняка поднялось высоко, ведь сейчас на улице уже восьмой час. Бежим дальше, видя, как высокая фигура устремляется вперед, но почему же он так ни разу не выстрелил, кто мне скажет? Что случилось с дробовиком и с пушкой, если он их не использует?

– Боится, что контейнер повредит, брат. – Сдобный, так же как и я, сплюнул тягучую слюну, содрав маску. – Вот и все. Чего ты на меня так вылупился-то? Не надо самому с собой вести тихую беседу. Так, отдышались? Все, вперед…

Эх, снова бежать, снова… так, где же мы все-таки, а? Ответ пришел сам собой, когда я поравнялся с окном, возле которого вверх уходила довольно широкая лестница с прогнившими перилами. Предплечьем протер почти черное от грязи стекло и выглянул. Да… а ведь такой замечательный пейзаж – джунгли, получившиеся в результате Волны, вперемежку с острыми крышами, выстроенными строгими параллельными линиями, – есть только в одном месте.

Дома и заросли – это Колыма. А смотрим мы на нее и любуемся видами, соответственно, из Интерната, едрит твою налево. И мысль эта должна была прийти сразу, как стало ясно, что здание большое, и окно с решеткой, а такое здесь есть только в нем. Знаете, как это называется, нет? А я скажу, причем емко и кратко, хотя могу и высоким литературным штилем тоже. Так вот, нормально это звучит так: из огня да в полымя. А если так, как мы обычно говорим, когда мне не хочется выпендриваться и корчить из себя то ли потомка княжьего рода, то ли еще какого сноба: полная, пардон, задница. Почему? Ну и вопрос, я даже и растеряться могу, если такое услышу.

Да потому что Интернат – это место, из которого практически нельзя выйти никак, кроме как через подвалы. Он закрыт со всех сторон решетками, и двери здесь просто не могут быть распахнуты настежь из-за ловушек, густо усеявших все подходы к ним. Сам Район, скорее всего, не хотел, чтобы те, кто здесь обитает, выходили наружу. Потому что здесь, перед самой Волной, содержались дети с психическими отклонениями, которых свозили сюда со всей местной волости. И то, что из них вышло, с того самого времени держит в страхе все окрестные территории. Из-за безумия, ненависти ко всем, включая местных жителей, постоянного голода и того, какими они стали. Вот попали так попали…