Девушка перестала чистить зубы и сплюнула с отвращением.

— Хорошо денек начинается, ничего не скажешь! — кисло пошутила она. — Могли бы постараться добежать до туалета. Теперь тут все будет несколько часов плохо пахнуть.

— Извините, — пробормотала Ксения, которая давно не чувствовала себя так скверно. — Это от некачественной пищи. Меня просто выворачивает.

— Небольшое несварение желудка, — опять усмехнулась дочь хозяйки, пристально глядя на нее. — Ну, ну, будем надеяться. Но, судя по вашему виду, можно предположить, что вы беременны.

Хлопнув дверью, она вышла в коридор. Ксения еще долго стояла неподвижно. Холод от кафельной плитки поднимался по ее ногам. В ванной пахло сыростью, пылью и прогорклым мылом. От этого запаха ее опять стошнило. Когда Ксения наконец смогла перевести дух, она ощупала грудь, которая показалась ей ненормально чувствительной. Тоска сжала ее сердце. Вот уже три месяца, как они с Максом снова были любовниками, хотя их встречи были редки, не только потому, что близость с немцами была запрещена, но и потому, что она была загружена на службе. Осторожным движением она положила руку на живот. Противная немка была, без сомнения, права: Ксения ждала второго ребенка. Это было так неожиданно, что верилось с трудом.

Ксения вспомнила свою растерянность, когда забеременела впервые. Тогда она еще жила с нянюшкой и младшим братом Кириллом в маленькой парижской мансарде. Ее сестра постоянно устраивала бунты непокорности, а дядя Саша сидел в тюрьме. Когда Ксения гордо объявила, что сама воспитает ребенка, нянюшка рассердилась. Ее сухое, но еще крепкое тело тряслось от негодования. Как Ксения Федоровна осмелилась думать, что станет матерью-одиночкой! Позор! Она — графиня Осолина. Родив ребенка без мужа, она покроет себя и свою семью несмываемым позором. Ребенку обязательно нужен отец.

Ксения умылась. От холодной воды перехватывало дыхание. Капли заблестели на волосах. Нянюшка умерла, и она приняла решение, изменившее всю ее жизнь. Она согласилась на предложение Габриеля Водвуайе выйти за него замуж, что неотвратимо отдалило ее от Макса. По какому наитию она выбрала именно этот путь, связав себя с мужчиной старше ее, ум и преданность которого ценила, но которого не любила, в то время как Макс был бы на седьмом небе от счастья, если бы смог жениться на ней? «Ты испугалась», — призналась она себе. Испугалась любви Макса. Испугалась его энтузиазма и страсти, испугалась, что может наступить время, когда он упрекнет ее, что она связала ему руки этим ребенком. Она боялась потерять себя в этой страсти, отдавшись которой не могла бы себя контролировать. В двадцать пять лет Ксения Федоровна Осолина уже прошла через многие испытания, но испытание любовью казалось ей непереносимым. Вопрос гордости? По крайней мере, это не была только слабость. Молодая девушка заплатила за свою ошибку. Дорого заплатила.

Она подумала о красивом лице Наташи, о ее сосредоточенном взгляде, который очень напоминал взгляд Макса. Когда кто-то из ее сослуживцев спросил, скучает ли она по дочери, она задумалась, прежде чем ответить. Правда могла быть превратно понята, но она все равно решила быть искренней: нет, не скучает. Она любила свою дочь абсолютной любовью, когда не нуждаешься в лицезрении любимого объекта каждодневно. Она знала, что Наташа в безопасности. Она писала ей всякий раз, когда была возможность отправить во Францию весточку. Единственный и очень короткий ответ, который она получила за все время, красноречиво свидетельствовал, что Наташа не простила мать, считая ее отъезд в Германию дезертирством.

Теперь Ксения беспокоилась еще больше. Как отреагирует ее дочь, когда узнает о беременности матери? Как рассказать ей всю правду об отце после восемнадцатилетнего молчания? Есть ложь, которая может убить, она слишком хорошо это знала. Ксения сжала губы. Нет, ее дочь простит ее. Наташа и она были похожи. За их строгостью и резкими словами и действиями скрывалась одинаковая чувственность. Да, она будет негодовать, но в конечном итоге успокоится и примет все как есть. Без сомнения.

Но прежде чем признаться во всем дочери, она должна сообщить про беременность Максу. Эта неожиданная новость должна заставить его покинуть этот зловещий город и начать новую жизнь на новом месте. Ксения плохо выносила атмосферу Берлина, где на каждом шагу она видела только нищету, разруху и враждебные лица немцев, все еще не отошедших от шока поражения, такого полного, что этот период называли не иначе, как потерянным годом. Можно было подумать, что город завернули в саван, покрывший все странным молчанием, которое нарушали только шуршание пропусков, бумаг с приговорами, вынесенными судами, скрип деревянных ступеней, ведущих на эшафот, скрежет конфискованного фабричного оборудования, которое демонтировали русские. Настало время покинуть Берлин.

Ксения похлопала себя по щекам, чтобы придать им румянец, собрала волосы на затылке. На короткое время она ощутила прилив радости, похожей на ту, которую она испытала, когда нашла Макса. У них будет ребенок, и Ксения намеревалась разделить каждую минуту этого счастья с человеком, которого она любила.

Квартира, которую Линн Николсон нашла для Макса, располагалась недалеко от Кюрфштендамм. Окна гостиной выходили на площадь, на которой редкие сухие деревья поднимали свои ветви к небу. Обстановка двух маленьких комнат была спартанской. Положив чемодан на кровать, Макс долго и нервно ходил по квартире, думая о том, кем были ее последние хозяева. Больной вопрос. Почему-то это было для него важно.

Толстый слой пыли покрывал все предметы обихода. Книги, в основном немецкие романы, в шкафу, картины, изображающие горные пейзажи, имя автора которых оставалось неизвестным, как и тех, что висели в гостиничном номере. Чьи голоса раздавались раньше в этих стенах? Жила ли здесь еврейская семья, которую вышвырнули на улицу? Или рьяный нацист, сражавшийся в войсках СС? Может, он еще вернется сюда когда-то? Линн убеждала его в обратном, но такую неуверенность испытывали многие. Отныне жизни убитых, пропавших без вести и выживших сплелись в один клубок. Макс словно находился в ссылке в самом центре собственного города. От чувства, что тут ничего больше ему не принадлежит, он казался себе таким легким, что достаточно было слабого ветерка, чтобы сорвать его с места. Но выбора все равно не было. Линн была права: меры предосторожности требовали, чтобы он при первой же возможности переехал в западные оккупационные сектора. Чтобы окончательно убедить его принять такое решение, она рассказала ему о содержании длинной телеграммы от 22 февраля, посланной в Вашингтон Джорджем Кеннаном, атташе американского посольства в Москве. В начале месяца, произнося речь в Большом театре, Сталин сказал о неизбежности вооруженного столкновения между капиталистическим и социалистическим мирами. Поэтому Страна Советов приняла курс на индустриализацию и усиление военной мощи. Кеннан убеждал, что Советский Союз не собирается устанавливать modus vivendi[16]с Соединенными Штатами, ставя целью уничтожение капиталистического строя. Атташе был убежден, что опасения и враждебность советских руководителей по отношению к Западу органически присущи всей советской политической системе. Это не прихоть и не каприз какого-то отдельного вождя. Это вопрос выживания. Любой диктатуре нужны враги, настоящие или выдуманные, чтобы под предлогом борьбы с ними диктовать народу свою волю. Поэтому Советский Союз представлял реальную угрозу для всех демократических стран. Британский посол разделял мнение своего американского коллеги, как и большинство других западных политиков.