В это же время биотехнологические компании пытались разработать способ производства человеческого гормона роста с нуля, чтобы больше не ковыряться в трупах и обеспечить достаточные запасы. Но многие врачи настороженно относились к синтетическим веществам и считали гормон, полученный из мозга, естественным и более безопасным[18]. Действенность гормона зависела от партии. В первые годы врачи проверяли каждый образец, давая небольшое его количество крысе с удаленным гипофизом, после чего ждали несколько недель, чтобы увидеть, сработал ли он. Грубый способ, но тогда он был лучшим из доступных.

Несмотря на все призывы к лечению, несмотря на всеобщее возбуждение, несмотря на сенсационные газетные заголовки вроде «Мы можем покончить с карликовостью», не было вообще никакой гарантии, что гормон роста – даже 1 мг в день в течение 10 лет – будет работать[19]. Не было никаких экспериментов, где сравнивались люди, принимавшие лекарство и не принимавшие его. Некоторым детям лекарство, судя по всему, помогло: они сумели вырасти со 120 до 150 см или даже выше. На других же оно совершенно не подействовало. Так или иначе, невозможно было узнать, до какого бы роста дорос ребенок, не принимай он гормон роста.

Джефф Балабан получал три укола гормона роста в неделю с восьми до 17 лет. Он дорос до 160 см; родители считали, что ему помог гормон роста. Возможно, он сумел бы подрасти и без гормональной терапии. Джефф ненавидел все это лечение, в том числе и потому, что оно постоянно напоминало ему, что он не такой, как все. 8 июля 1971 года Джефф объявил, что с него хватит. Родители согласились, что он уже достаточно взрослый, чтобы понимать все последствия. Несмотря на то что их сын покинул программу, Балабаны продолжили работать с группами поддержки для родителей детей, страдавших карликовостью.

В течение какого-то времени сбор и распределение гормона роста, казалось, шли даже лучше, чем предполагалось. К 1977 году выделение гормона оказалось централизовано в лаборатории доктора Альберта Парлоу в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Доктору Парлоу удавалось добывать из каждого гипофиза в семь раз больше гормона, чем всем остальным ученым до него. И, что еще важнее, доктор Парлоу – во времена, когда очищение гормонов только зарождалось, он был совсем молодым ученым, – считал, что благодаря своему опыту и тщательности работы, граничащей с одержимостью, получает самый чистый продукт.

Гипофизы со всей страны свозили в Лос-Анджелес, а чистое вещество из них потом развозили обратно по всей стране. Это была система, построенная на сложной координации родителей-добровольцев, педиатров, биохимиков и эндокринологов. На какой-то мимолетный миг показалось, что это лучший момент в истории всей американской медицины. Но потом данные показали, что это совсем не так.

В 1970-х годах примерно один из 4 тыс. детей страдал странным заболеванием: их головы были слишком большими, а шеи – слишком толстыми; кожа была чешуйчатой и сухой; языки – толстыми и дряблыми и нависали над подбородками, как увядшие цветы. Матери беспокоились, потому что их младенцы, несмотря на полноту, очень мало ели и стояли примерно с таким же успехом, как тряпичные куклы. Когда малыши подрастали, проявлялись новые пугающие симптомы: они не могли как следует говорить, едва доносили ложку до рта и с огромным трудом даже могли посмотреть кому-нибудь в глаза. Для обозначения таких детей врачи употребляли слово «кретины». Вскоре это слово перебралось в сленг, получив значение «дурак» или «идиот».

Как ни странно, лекарство от этого заболевания было известно уже около 100 лет. Врачи знали, что́ вызывает болезнь: недостаток тиреоидных гормонов. И они знали, как поднять уровень гормонов – с помощью препаратов щитовидной железы, дешевых и легкодоступных. Лекарства разгоняли метаболизм. Новорожденным можно было давать таблетки, которые растворялись в воде, молочной смеси или грудном молоке. Тем не менее дети все равно страдали, потому что болезнь можно было предотвратить только в том случае, если ее обнаруживали при рождении. А поскольку новорожденные дети выглядели здоровыми, у большинства из них заболевание обнаружить не удавалось. К тому времени, как врачи замечали характерные симптомы – часто они становились очевидными лишь примерно к шести месяцам, – было уже слишком поздно. Препараты щитовидной железы не могли восстановить уже нанесенные повреждения мозга.

В 1980-х годах, когда я училась на третьем курсе медицинского колледжа – когда мы наконец-то отправились на практику в больницу, чтобы учиться на настоящих пациентах, а не на картинках и описаниях из учебников, – наш профессор однажды привел на лекцию женщину, которую назвал больной кретинизмом. Ее пригласили – или, скорее, уговорили – провести час в тесном конференц-зале и пообщаться с нами. На вид она казалась моей ровесницей, в возрасте немного за 20; она была коренастой и круглолицей, с коротко стриженными темно-русыми волосами. Она была улыбчивой и робкой. Я не помню, о чем шел разговор, помню только, что всем было очень неловко. Она, похоже, ощущала себя особенной, словно ее пригласили как лектора-эксперта, которой в каком-то смысле она и являлась. Она пришла, чтобы научить нас: показать, что она стала такой, какая есть, потому что кто-то 20 лет назад совершил ошибку и не поставил своевременный диагноз, когда она родилась.

Сейчас мы о кретинизме слышим очень редко. Врачи уже не водят таких людей в качестве живых экспонатов для студентов-педиатров. Миллениалы, возможно, вообще не знают такого слова. Болезнь практически полностью искоренена – по крайней мере, в развитых странах. Этого успеха удалось добиться благодаря технологии, изобретенной малоизвестным, но очень важным ученым – женщиной из Бронкса, которая придумала, как измерить неизмеримое.

История успеха Розалин Ялоу во многом кажется невероятной: она была еврейкой и выросла в те времена, когда евреям был ограничен доступ в высшие учебные заведения, а женщин в них часто не допускали вовсе. Тем не менее почти у всех ныне живущих людей были болезни, лечение которых основывается на их работе.

Младшая из двух детей, Розалин родилась 19 июля 1921 года в семье бедных иммигрантов из России. Ее родители не имели высшего образования, но очень любили читать и пытались не отставать от современных знаний, читая учебники детей. Розалин с детства учили довольствоваться малым – и этот урок пригодился ей много лет спустя, когда ей дали чулан вместо лаборатории и очень малое финансирование, но тем не менее она все равно сумела совершить свой потрясающий прорыв[1]. Когда ей было восемь, а семейные финансы, и без того скудные, сократились еще больше, ее мать стала брать на дом работу – пришивать воротнички к мужским рубашкам. Розалин помогала ей: растягивала ткань, чтобы мама могла шить. Как писал ее биограф, Розалин уже в раннем возрасте знала, как «собирать волю в кулак, преодолевать проблемы и сосредоточиваться на работе».