– Мы мало знаем о снохождении, – говорил он ей, – но нам известно, что оно гораздо чаще встречается у детей, чем у взрослых. Связь тела и сознания растет с годами, и большинство специалистов, миссис Кэмбер, думают, что снохождение – просто безобидный симптом временной нестыковки между этими двумя.

Он доказывал, что сомнамбулизм Бретта достигнет пика, потом ослабнет и наконец совсем исчезнет. Ее это не совсем удовлетворило, и через неделю она привела к доктору самого Бретта. Ему тогда исполнилось шесть лет. Грешэм признал его совершенно здоровым ребенком. Последнее из его ночных хождений случилось уже два года назад.

И вот снова.

Бретт один за другим открывал шкафы, заглядывая в каждый. Глаза его были широко раскрыты, и ей показалось вдруг, что он видит совсем не то, что у него перед глазами.

Она испытала давний бессильный страх, который уже почти забыла: страх родителей, когда их маленькие дети заболевают чем-нибудь опасным и трудноизлечимым. «Где он сейчас? – подумала она. – Что он видит? И почему это опять началось, после двух лет? Неужели из-за отъезда из дома?»

Он открыл последний шкаф и достал розовый соусник. Поставил на стол. Взял что-то из воздуха и высыпал в соусник. Ее руки покрылись гусиной кожей. Это была процедура, которую он проделывал каждый день. Он кормил Куджо.

Она шагнула к нему и остановилась. Конечно, она не верила в сказки о том, что, если неожиданно разбудить лунатика, сознание может покинуть его тело, и результатом станут безумие или смерть, но здравый смысл подсказывал ей, что все равно ничего хорошего из этого не выйдет. Если его сейчас разбудить, это повлечет за собой слезы или даже истерику.

Поэтому она никогда не будила Бретта во время его ночных хождений, не стала делать этого и сейчас. Одной из причин был здравый смысл, другой – ее неосознанный страх, которого она сама не могла понять. Что такого страшного в хождении Бретта во сне? Это было естественно, как и то, что он беспокоится о Куджо.

Он отошел от стола, держа соусник, и внезапно на его лице отразилась сложная смесь тревоги и печали. Потом он произнес слова, выговаривая их, как все спящие, почти неразборчиво. И хотя это были самые обычные слова, но Черити они испугали больше, чем предыдущее. Она дотронулась рукой до тела. Кожа была совсем холодной.

– Куджо больше не голоден, – сказал Бретт. Теперь он прижимал соусник к груди. – Не голоден.

Он выпрямился, и по лицу его скатилась единственная слеза. Потом он поставил соусник на стол и пошел к двери. Глаза его были открыты, но он не видел мать. На пути он остановился, обернулся назад и произнес:

– Ищи в траве, – обращаясь к кому-то невидимому.

Потом снова пошел к ней. Она стояла неподвижно, все еще прижимая ладонь к горлу. Он прошел мимо, поднялся по лестнице и скрылся.

Она повернулась, чтобы идти за ним, и вспомнила про соусник. Он стоял на столе, как лаконичный натюрморт. Она взяла его обеими руками – руки дрожали – и убрала назад в шкаф. Потом постояла еще немного, слушая тяжелый стук своего сердца, и пошла за ним.

Она заглянула в дверь его комнаты, когда он уже лег. Он натянул простыню и повернулся на бок – его обычная поза во сне.

Внизу кто-то закашлялся, напомнив ей, что они в чужом доме. Она почувствовала, что уже скучает, и в эту минуту мысли о разводе показались ей совершенно нереальными, как детские фантазии.

Но почему пантомима кормления Куджо так ее испугала?

Куджо больше не голоден.

Она вернулась к себе и лежала в постели, пока не взошло солнце. За завтраком Бретт казался таким же, как всегда. Он не вспоминал про Куджо и не стал звонить домой. Поразмыслив, Черити решила забыть про это.

Становилось жарко.

Донна чуть приоткрыла свое окно – насколько осмелилась, – и перегнулась через Тэда, чтобы сделать то же с его окном. Тут она заметила желтоватый листок бумаги у него на коленях.

– Что это, Тэд?

Он посмотрел на нее. Глаза у него покраснели.

– Слова от монстров.

– Дай посмотреть.

Он протянул ей листок. Мальчик как будто выжидал, и она на миг испытала ревность. Она заботилась о нем, о его жизни, а он надеется на этот фокус-покус, который придумал его дорогой папочка. Тут же это чувство сменилось болью и злостью на себя. Кто, как не она, втравил его в это? Если бы она оставила его с няней…

– Я вчера положил их в карман, – сказал он, – когда мы уезжали. Мама, монстр съест нас?

– Это не монстр, Тэд, это всего-навсего собака, и, конечно же, она нас не съест. Говорю, скоро придет почтальон и мы отправимся домой. – И я говорила, что машина заведется, и что кто-нибудь приедет, и что Кэмберы скоро вернутся…

– А ты отдашь мне их?

В какой-то момент ей хотелось разорвать листок на мелкие кусочки и выкинуть их в окно, но она вовремя одумалась. Она отдала его Тэду и обеими руками вцепилась себе в волосы, испуганная и разозленная. Что это с ней? Почему она хочет, чтобы все стало еще хуже? Что это?

Было жарко – чересчур жарко, чтобы думать. Пот заливал ей лицо, и она видела, что и Тэд сильно вспотел. Его волосы прилипли к черепу непонятными клочьями и казались темнее, чем на самом деле. «Надо бы вымыть ему голову», – подумала она рассеянно и опять вспомнила про шампунь «Не плачь», стоящий в полной безопасности на полке в шкафу и ждущий, когда кто-нибудь придет и выльет его в ладонь.

Не распускайся!

Нет, конечно. Нет никаких поводов распускаться. Все идет нормально, так ведь? Пса не видно. Уже больше часа. И почтальон. Уже почти десять. Почтальон скоро приедет. Приедет и покончит с этим. Ничего, что у них осталось только четверть термоса молока и что утром ей захотелось в туалет, и она была вынуждена воспользоваться для этой цели маленьким термосом Тэда, и теперь в машине пахло мочой. Она швырнула термос в окно, слыша, как он разбился о гравий. Потом она заплакала.

Но все это не важно. Главное, что почтальон скоро приедет… Может быть, он уже в пути в своей маленькой бело-синей машине. Уже скоро. Она отвезет Тэда домой, и они поднимутся наверх и будут мыться и отдыхать, но сперва она достанет с полки шампунь и вымоет волосы, сначала Тэду, а потом и себе.

Тэд опять читал написанное на листке, беззвучно шевеля губами. Конечно, он не читал; читать он научится года через два («Если мы выберемся отсюда», – подсказал предательский голос), просто повторял на память. Почтальон. Где этот чертов почтальон?

– Мама, может быть, машина заведется?

– Дорогой, я боюсь пробовать. Аккумулятор сел.

– Но мы же все равно здесь сидим, – капризно сказал он. – Что с того, сел он или нет, раз мы здесь сидим? Попробуй!

– Не приказывай мне, а то получишь по попе!

Он отстранился, услышав ее сердитый окрик, и она снова обругала себя. Он устал… Кто в этом виноват? И он был прав. Это и вызвало у нее гнев. Но он не понимал, что единственная причина, по которой она не хочет заводить машину, – это боязнь привлечь внимание пса.