Тогда Лесли выпрямилась. Сняла с плеча арбалет, взяла его в правую руку, палец — на спусковом крючке. И — побежала к лежавшим мужчинам, чем дальше, тем быстрее. Ноги в толстых шерстяных носках почти бесшумно отталкивались от земли, рука с арбалетом была выдвинута вперед, в любую секунду готовая выстрелить.

Лежащему на животе человеку, чтобы увидеть, что творится позади него, нужно повернуться всем телом; слышит он то, что происходит сзади, тоже плохо.

Мужчина с винтовкой услышал ее лишь шагов за сорок. Обернулся, опираясь на локоть — глаза испуганно расширились; он рванул к себе винтовку, но Лесли была уже в десяти шагах от него.

С такого расстояния она попадала в шею гремучке, не промахнулась и теперь. Стрела вошла врагу в глаз. Умер он мгновенно, еще опираясь на локоть, и лишь потом с бескостной вялостью завалился на бок.

Так же мгновенно Лесли сорвала с плеча второй арбалет и, держа в левой руке, направила на второго мужчину.

Нет, не мужчину… только теперь она увидела, что второй ее противник — подросток лет пятнадцати, рослый, но костлявый и тонкошеий. Не обращая на нее внимания, он вскрикнул:

— Папа! — затряс убитого мужчину, повторяя: — Папа, папа! — и лишь потом, сидя на песке, растерянно обернулся к Лесли. — Ты убила его? Ты… ты…

— Он хотел убить меня, — Лесли поймала себя на том, что чуть ли не оправдывается.

— Ну и что? Тебе не положено жить, никто не должен знать, где наш город!

«Значит, не зря я боялась — все-таки была погоня!» — пронеслось у нее в голове.

— Папа — самый лучший у нас охотник, если нужно кого-то поймать, всегда посылают его! — продолжал паренек. Наверное, ему легче было говорить об отце как о живом. — Он и меня учит всему, что знает!

— А зачем он стрелял в собаку? — спросила Лесли; подумала: «Какого черта я вообще с ним разговариваю?» Было ясно, что в живых мальчишку оставлять нельзя: если он вернется в свой город, за ней могут послать новых убийц.

Но уж очень не лежала душа вот так, просто взять и убить безоружного подростка…

— Это не он — это я стрелял! — парнишка шмыгнул носом. — Папа мне разрешил. Из-за этих проклятых собак мы целых два дня не могли к вам близко подобраться — приходилось все время держаться с подветренной стороны.

Может, связать ему руки, взять с собой? Ну и что дальше?

— Скажи, а это правда, что вы едите людей? — медленно спросила Лесли; внутри все содрогнулось от отвращения.

— Чужаков? Да, — ответил парнишка, интонацией словно спрашивая: «А что тут такого особенного?» — Это пища, благословенная Господом — если бы Он не хотел, чтобы мы их съели, то не привел бы их к нам. Так всегда говорил отец Квентин. Когда они приходят, мы вечером устраиваем праздник с танцами; на площади накрывают столы, а если плохая погода, то в церкви…

— Хватит! — она шагнула вперед, потянула винтовку за дуло и выдернула из-под трупа…

— Не тронь! — подросток попытался вцепиться в приклад, но опоздал и лишь повторил с беспомощным отчаянием в голосе. — Не тронь, это папино!

Не обращая на него внимания, она перехватила винтовку поудобнее и уже хотела разбить ее об землю, как давеча разбила дробовик — но вовремя удержала руку. Потертая, но ухоженная, с ложем из черного дерева и серебряной гравировкой на ствольной коробке, эта винтовка была настоящим произведением искусства. В любом поселке за нее с радостью отдали бы все, что ни попросишь.

— Где ваши лошади? — обернулась Лесли к мальчишке.

— Что?

— На чем вы приехали?

— Я тебе ничего не скажу! — упрямо и зло воскликнул он, бросив быстрый взгляд куда-то за ее правое плечо.

Ага, значит, там.

— Ты… ты дрянь! — продолжал подросток. — Ты убила отца Квентина. И Чака. И папу! И взяла его винтовку — а он даже мне ее трогать не разрешал! — дрожащий от слез голос звенел негодованием: какое она, обреченная на смерть жертва, имела право бороться за свою жизнь?

Маленький злобный фанатик, достойный наследник своего отца. Недаром тот натаскивал сына, готовя его себе на смену!

И все-таки убивать его не хотелось. В бою — другое дело, а теперь… Как Лесли ни пыталась разозлиться, ничего не получалось — особенно после того как, прервав вдруг свой монолог, парнишка рухнул на труп отца и обнял его, всхлипывая: «Папа… папочка!»

Что же с ним делать? Может, взять с собой и оставить в каком-нибудь поселке? Здорового рослого подростка охотно возьмут в работники… Так ведь сбежит — он уже в том возрасте, когда и лошадь сможет украсть, и дорогу обратно найти…

Парнишка сам выбрал свою судьбу. Лесли не предполагала, что у его отца за поясом был еще револьвер, а сын это знал — и внезапно взметнулся, почти в упор целясь ей в лицо.

Она успела первой нажать на спуск; выстрел раздался через долю секунды, но пуля просвистела мимо. Впрочем, он едва ли мог быть прицельным: это был последний импульс умирающего тела — тяжелая стальная стрела попала пареньку прямо в сердце.

Лошади стояли в том самом сухом русле; пройди Лесли по нему еще ярдов двести, она наткнулась бы на них. Но кто же мог знать!

Так что она чуть ли не четверть мили шла в ту сторону, куда бросил взгляд подросток, недоуменно озираясь: где здесь, на голой равнине, можно спрятать лошадей? — и обнаружила их совершенно случайно, когда одна из них вдруг громко фыркнула и переступила копытами. Лесли бросилась на звук и, добежав до оврага, увидела, что внизу стоят две заседланные аппалузы.[18]

Конечно, она с самого начала могла облегчить себе поиски, свистнув собакам, но побоялась, что от излишнего усердия они могут обтявкать и напугать лошадей; если те унесутся неведомо куда — пиши пропало.

Ясно, что Джедай ранен, и ранен серьезно; едва ли он сможет идти, тем более тащить волокушу. Нужно укрытие, вода, возможность развести костер — и добраться до места, где все это есть, да еще с раненым человеком, без лошадей было бы ох как трудно…

Когда Лесли верхом, ведя в поводу вторую аппалузу, подъехала к лощине, собаки выскочили навстречу и с лаем запрыгали вокруг. Непривычные к такому обращению лошади занервничали — пришлось цыкнуть и на тех, и на других.

Соскользнув с седла и повторяя: «Спокойно, спокойно!» — она привязала поводья к оглоблям волокуши и лишь после этого, поглаживая и похлопывая сбившиеся вокруг нее мохнатые тела, протиснулась к неподвижно лежавшему на животе Джедаю.

Рядом с ним, всунувшись под бессильно откинутую руку, пристроился Дураш — поскуливал и лизал повернутое к нему бледное лицо с закрытыми глазами. При виде Лесли песик жалобно взглянул на нее, на морде так и читалось: «Сделай же что-нибудь!» Она шлепнула его по заду: «Кыш, не мешай!» — и секунду промедлила перед тем, как коснуться раненого: а что если он уже не дышит?!