— Тебе не обязательно рассказывать.

Однако я не останавливаюсь:

— Я уже была с ним на заднем сиденье той машины. Много раз. И столько же раз он просил меня, постепенно приближая меня к тому моменту, о котором нас предостерегали в католической школе.

И смеюсь, сразу понимая, что прежде плакала. Слезы потекли по прежнему руслу.

— Сексуальное воспитание… — он тоже смеется. — Точка невозврата. — Он произносит это глумливым раскатистым басом, и я чувствую, как его тело содрогается от утробного хохота.

— Точно, — подтверждаю я. Не знаю, почему я так смеюсь. Все это совсем не весело. Еще несколько фраз — и речь пойдет об убийстве мальчика. Глубокая печаль сочится из всех шрамов на моем сердце. — Я помню, как отчаянно боялась и в то же время радовалась. Мне было семнадцать. Я уже опоздала. Всем было бы плевать, а мои тревога и томительное предвкушение прошли бы, понимаешь? Я думаю, что главной причиной, почему я так долго ждала, был он. Это единственное, что у меня осталось и что я еще не отдала ему.

Тщательно обдумываю, что говорить дальше. Я не хочу, чтобы он слышал те слова, которые так и просятся на язык. Это было так… прямо вот так.

Между нами страсть. Сексуальное напряжение. Рука ползет все ниже, пока не останавливается у меня на животе. Его губы добираются до моей шеи.

Я чувствую, как он тает.

— А потом мы уединились там, в машине, и все прочее — другая девушка, его поведение летом, предупреждения сестры — осталось снаружи, в другом мире. Я помню тишину после того, как захлопнулась дверца. Все смолкло, будто кто-то выключил звук. Было слышно только нас.

Я замолкаю и прислушиваюсь к тем же самым звукам, когда было слышно только нас. Вдох. Шумный выдох. Рука на шелке. Вторая — на накрахмаленном хлопке. Вздох.

— Ты правда не обязана рассказывать…

— У меня были самые что ни на есть благие намерения. Я собиралась испытать его на прочность — проверить, неужели он и правда пойдет до конца, и наш первый раз будет в этой машине, посреди вечеринки, на которую мы оба хотели вернуться и где ждала его та девушка. А если бы он не остановился, тогда я сама бы оттолкнула его, назвала мудаком и порвала бы с ним ко всеобщему облегчению.

Я прижимаюсь затылком к его груди и закрываю глаза.

— Думаю, что это, возможно, было всего лишь предлогом. Разрешением, которое я сама себе дала, уединиться с ним в машине и позволить зайти этой авантюре слишком далеко. Часть меня не хотела пускать все на самотек. Другая — по-прежнему верила, будто я смогу… Не знаю, возможно, достучаться до него. Я не понимала, почему он постоянно возвращается, если действительно ничего ко мне не чувствует.

Из потаенных уголков сознания бьют ключом затаившиеся воспоминания о долгих месяцах обдумывания каждого поступка, каждого слова Митча. Как я пыталась найти всему рациональное объяснение, оправдать его пренебрежение. Какие советы давали мне многоопытные подруги. Может, из-за этого, а может, из-за другого. Хотелось бы мне встретить доктора Броуди в те давние времена, тогда хоть кто-то сказал бы мне правду.

Это просто иллюзия. Он никогда тебя не полюбит.

Однако затем мне хочется никогда не встречаться с доктором Броуди, сохранить все свои иллюзии. Ничто не заполнило пустоты, оставшейся после расставания с ними.

Джонатан размыкает объятия, отводит руки, и, отступив на шаг, прислоняется к дверце холодильника. Я резко разворачиваюсь и смотрю ему в его лицо.

— В чем дело? — интересуюсь я.

— Я не хочу увлечься. Меня очень тянет к тебе, но мы едва знакомы.

Мои мысли крутятся, переваривая новую информацию. Все могло произойти так естественно. Однако он решил оттянуть момент.

— Мне уже не семнадцать.

— Знаю. Я просто хочу вести себя достойно. Похоже, у тебя был печальный опыт общения с негодяями, и я не хочу оказаться одним из них.

Черт. Возьми. Неужели он меня понимает? По крайней мере, ему известно, как пронять меня до глубины души.

— И что же произошло в той машине? — спрашивает он, напоминая мне о предстоящей части рассказа, связанного с убийством мальчика.

— Мне так и не суждено было выяснить, кто из нас сумеет остановиться. Поступит ли он так же благородно, как и ты сейчас. Или удастся ли мне осуществить свой план. Или же не забуду ли я обо всем на свете, пытаясь заполучить от него любви, даже самую малость, какой бы разрушительной они ни была.

Я помню звук шагов рядом с машиной. Дорога была посыпана гравием — теми мелкими камушками, которые отскакивают из-под ног во все стороны, когда по ним ходят.

— Именно поэтому полиции не удалось обнаружить следов? — спрашивает он.

— Ты и правда много знаешь обо всем этом. — Все верно, Джонатан Филдинг.

— Так говорилось в одной из статей. Адвокат бездомного, Лайонела Кейси, раздул из этого целое дело: никаких улик, что тот был на месте преступления, не нашли.

— Но потом полицейские застукали его в машине, не так ли?

Джонатан кивает:

— Да, его там обнаружили.

— Пойми, он был безумным. К тому же опасным. Услышав об этом деле, люди откликнулись. Кого-то он встретил в лесу и сильно напугал. За одной девочкой Кейси гонялся полмили, угрожая отправить ее в ад. Порой он носил накидку, как у вампира…

— Лора, я это знаю. Я не утверждаю, что его там не было. Однако все мелкие улики, найденные на месте преступления, сыграли свою роль в том, как к тебе относились. Или, я бы сказал, обошлись несправедливо.

Обошлись несправедливо. Мне никогда и в голову не могло прийти это выражение, когда я вспоминала ту ночь. Как и всем остальным.

— Думаю, что я по-прежнему защищаюсь, — пытаюсь объяснить я. — И до сих пор чувствую свою ответственность за случившееся.

— Не понимаю, почему.

Я смотрю на свои босые ноги, голые пальцы на полу и опасливо предвкушаю тот миг, когда мне снова придется надеть шпильки, недавно сброшенные у дверей. А ведь всего несколько часов назад я суетилась в мансарде Роузи, готовясь к свиданию с этим парнем. Что я делаю?

— Митч приехал на вечеринку из-за меня.

— Нет, это ты отправилась туда ради него.

— Ты должен бы стать адвокатом. — Вдруг я подумала, возможно, так оно и есть. Забавно, он может оказаться им, а я так и не узнаю этого. Но тогда происходящее действительно не смешно.

— Серьезно, я не понимаю, почему ты чувствуешь свою ответственность или вину. Тебя ведь тоже могли убить.

Удивительно, неужели такое