скипидарного чада при этом можно было потерять сознание — варить-то приходилось в открытых чанах. Назначенный директором завода вольнонаемный Иван Иванович Бартель, из ссыльных немцев Поволь-жья, разрешил Алтайскому самому выполнять заказ. Мало получилось, но его требовалось так много, что пришлось выбирать, что делать: мыло или дрожжи, которые заменяли мясо и были все-таки нужнее…

В один добрый день Алтайскому неожиданно пришла в голову мысль попробовать изготовить мыло иначе — он смешал в ванночке растопленную олеиновую кислоту с раствором каустика и без нагрева, холодным способом получил натриевую соль олеиновой кислоты — чистейшее мыло.

— Что это такое? — спросил Бартель, подозрительно погладывая на неказистый коричневый кусок, который Алтайский положил в раковину для умывания в заводской лаборатории.

Алтайский молча открыл кран, начал мылить руки. По мере того, как образовывалась белая пена, глаза у Бартеля приобрели хищное выражение, не очень учтиво он оттолкнул Алтайского от раковины.

— Не могу понять, Юрий, откуда ты взял такой жирный собака? Я сам варил — похоже, но теперь и на воле собак мало, тощий все, а где взял собака в лагерь?

— Иван Иванович, да я бы сначала сделал мыло из того, кто убьет собаку! — сказал Алтайский под смех Павловой и Рейтера.

— Не понимаю! — повторил Бартель, вытирая руки о штаны, хотя Павлова протягивала ему полотенце. — Человечий жир, что ли?

— Да, окорок Штеккера, — подтвердила Галя Павлова.

В это время раздался стук в дверь, и на пороге появился сам Штеккер, тучный, улыбающийся. Он церемонно склонил голову:

— Рад приветствовать начальство!

— Мне сказали, — серьезно произнес Бартель, — видишь, вот мыло сделан из твой окорок. А твой окорок на место?

На смех в лабораторию заглянул дневальный — старичок Шиянкин с округлившейся от дрожжей физиономией. Не зная причины смеха, он тоже начал хохотать. Бартель немедленно выставил его за дверь.

— Что это вы меня, директора, начал разыгрывать? — улыбаясь одними глазами, сердито выдавил Бартель.

— Нет в этом мыле ни собачины, ни человечины, — пояснил Алтайский. — Что такое мыло? Это соль высших жирных кислот с количеством атомов водорода в молекуле не менее шести. Олеиновая кислота, которую мы применяем, чтобы осадить шапку дрожжей над бродильным чаном, тоже высшая жирная кислота. Понятно?

— Черт с тобой! — согласился Бартель. — Пусть мыло будет соль. Дай мне кусок, пойду покажу жена.

Обернув мыло застиранным носовым платком, Бартель ушел.

— Можно попробовать? — спросил Штеккер, а после пробы изрек: — Это мыло я покупаю у вас в любом количестве.

— Заключайте контракт, Юра, — сказал Рейтер, — олеиновой кислоты у нас тонны.

— Я буду всех вас кормить отдельно, — добавил Штеккер, заметив голодный огонек в глазах Рейтера.

Сделка состоялась в скромных масштабах: два куска мыла в неделю на кухню и один лично Штеккеру в обмен на еду, которая оставалась в столовой за счет «посылочников». Галя ушла, не желая смущать мужчин своим присутствием при торге. Рейтер пояснил, что посылки ей из Кировограда часты и обильны…

Глава 3. МОЖНО ЛИ БЫЛО ПОСТУПИТЬ ИНАЧЕ?

Рабочее место Алтайского находилось в лаборатории, штабквартире завода, поэтому некоторые анализы он делал сам. Это не было актом недоверия к лаборантке Галине Павловой, просто Алтайский работал быстрее и точнее, а Галина это хорошо понимала. Им приходилось подолгу сидеть за лабораторным столом друг против друга. Алтайский уже знал, что у Гали есть лагерный «муж» Миша-бытовик, неудавшийся студент, ставший вором-одиночкой, специалистом по ограблению попутчиков в поездах дальнего следования. Галя нехотя познакомила его с Алтайским, при этом очень засмущалась, не зная, как его назвать, сказала: «Это знакомый, Миша…»

Рассказывали, как Мишу поймали однажды надзиратели у Галиной кровати в отдельной кабине — комнате при бараке в женской зоне, где она жила. Поймали и велели обоим собираться в изолятор. Сожительство наказывалось, им грозил штрафной лагпункт в разных местах.

— Меня ведите, а ее оставьте. Она только пришла и застукала меня…

Надзиратели хихикнули.

— Напрасно смеетесь, она действительно ни при чем. Я — вор, вы знаете. Вчера она получила посылку, за этим я и пришел. Но меня пока не за что садить в изолятор, я ничего не успел взять, — и Миша сокрушенно развел руками.

В общем, надзиратели пожалели, что зашли: как-никак Миша социально близкий элемент, а Павлова политическая — надо было дать Мише успеть перетрясти ее посылку, живет как цаца! Мишу отпустили с миром.

Недели через две после знакомства Алтайский встретил Мишу — симпатичного, даже красивого парня, хорошо сложенного, почти всегда улыбающегося и, безусловно, развитого, судя по разговору и быстроте реакции.

Короткий разговор закончился словами Миши, которые прозвучали для Алтайского, как удар грома с ясного неба:

— Стоишь ты Галины, а мне атанда.[11]

Алтайский возмутился:

— Зачем это? Женщины для меня не существует вообще.

Миша был ему симпатичен, а что может означать женщина перед зарождающейся мужской дружбой! Он так и сказал, но Миша с чувством пожал Алтайскому руку и пошел куда-то, понурив голову.

Сначала предположение Миши показалось Алтайскому смешным: крепкий, здоровый, веселый и находчивый Миша не мог быть даже сравним с ним — полуживым «доходягой», человеком с застывшими чувствами и эмоциями. Неужели Галя не замечает, что на котелок с кашей Алтайский смотрит куда более вожделенно, чем на нее — миниатюрную и красивую, как «Незнакомка» Крамского?..

Чувства застыли. Но так ли это? Может быть, они только заморожены, скованы прошлым и настоящим, но найдутся ли силы, которые их растопят?

Как-то Алтайский пошел с Галей на реку проверить водозабор завода и взять пробу воды. На обратном пути они нашли на склоне овражка землянику, собрали ее и начали выкарабкиваться наверх по крутому склону. Алтайский потянул девушку за руку, и ему вдруг захотелось плакать — мягкая нежная рука, ее пожатие ударило как током — столько времени он ощущал только свои огрубевшие грязные кисти, покрытые коростами смолы. Лучше бы ударила его эта мягкая рука, превратившись в когтистую лапу…

Галя заметила, что Алтайский чем-то смущен, прячет глаза, истолковала это по-своему и неожиданно прикоснулась своим лицом к небритой щеке Алтайского.

— Как это хорошо и как грустно, — тихо сказал Алтайский.

Помня разговор с Мишей, он никак не мог решиться как-то деликатно объяснить, что не будет он «мужем» ни теперь, ни потом…

И вот опять они с Галей в лаборатории. Она ждет с радостными глазами. А он, и не глядя, видит каждое ее движение, чувствует каждый взгляд, но не чувствует зажигающей теплоты, не может представить живой огонь женского тела.

— Юра, ну что вы такой грустный? — мягко и весело