Развернутое суждение о личности Гермогена содержится в так называемом Хронографе 1617 года — памятнике, где известия по русской истории соединены со сведениями по истории всемирной, а события Смуты представлены с исключительной подробностью. Хронограф получил широкую популярность, он известен во множестве копий. Вот место в нем, где говорится о нраве и поступках Гермогена: «В первый год царствования Василия царя возведен был на престол патриаршеский великой церкви Гермоген, бывший прежде казанским митрополитом. Был он образованным мужем и красноречивым, но не сладкогласным. В божественных словах постоянно упражнялся, и все книги Ветхого закона, и Новой благодати, и уставы церковные, и законоположения постиг в совершенстве. А характер имел тяжелый и не спешил прощать наказанных[45]. Дурных людей от хороших быстро не мог отличить, а к льстецам, а более того — к людям хитрым, прислушивался и доверял сплетням[46]. Об этом некто сказал: “Из всех живущих на земле склонен к греху ум человеческий и от обычаев добрых к злым совращается”. Так вот и этот совращен был некими мужами, подобными змиям, которые шьют клевету, козни сплетают и любовь обращают в ненависть. Так и Василия царя зло оклеветали мятежники словами лживыми, а он поверил всему, сказанному ими. И поэтому с царем Василием всегда говорил грубо[47], а не благожелательно, ибо в душе носил огонь ненависти, зажженный наветами, и о коварстве супостатов никогда с отеческой любовью[48] не совещался с царем, как тому быть подобало. Мятежники же сначала в удобный час царский венец попрали, а потом и святительскую красоту, надругавшись жестоко, обесчестили… Когда же после царя Василия оказалась Москва во вражеских руках, тогда хотел он предстать непоколебимым заступником народа[49], но уже минуло время и час прошел, словно приняли идущего за стоящего, и во время лютой зимы вздумал зацвести миндаль. Тогда хоть и ярился он на клятвопреступных мятежников и обличал их борьбу с христианами, но схвачен был немилосердными руками и, словно птицу в сетях, голодом его уморили, и так умер он».

Любопытно, что иная редакция Хронографа содержит опровержение худых словес о патриархе, притом не менее подробное, не менее основательное. Там столь критическая оценка Гермогена названа хулой и приписана перу мятежному. В ней, по словам отвечающего на «хулу», истины нет.

Обличитель по пунктам раскрывает суть лжи, преследовавшей патриарха.

Что касается обвинения о «несладкогласности» Гермогена, ответ таков: «Мудрость словесная и хитрое речеточество от Бога дается ко сказанию на пользу; и се есть сладость разума слышащим. А глас красный или светлоорганный шумящ — от Бога же и се дарование есть, и сим украшается Церковь Божиа в пениях и во чтениях. А Духа Божиа дар кождо действует дело во свое подобное время, а не всем дается от Бога и мудрость, и глас».

Замечание о «грубости нрава» отвергается безо всякой полемики: «писавый о нем сам глуп».

Далее следует ответ на укоризны в тяжелом нраве, нежелании проявить милосердие и неумении вести «благолепные» беседы с царем Василием Ивановичем. Обличитель напоминает: когда патриаршествовал Гермоген, стояло «время злое», и если бы Господь не дал Церкви такого светильника, как он, то многие бы «во тьме еретичества люторского и латынского заблудили». Россия погрузилась в пучину бед, умылась слезами. «И если все овцы стада Христова в расхищении были, то пастырю самому где мир, где любовь, где союз показати к кому? Всегда о всех плач, о всех рыдание! И какую бы любовь показывати к преступником заповедей Божиих, понеже на государя царя мнози тогда злая строяще и лестию от правды отводящее и к непреподобныя пути низводящее?! Он же не со царем враждовашеся, но с неподобными советники его, о них же зде мало явим». Далее перечисляются эпизоды, в которых царя увлекали к гибельным поступкам советы «прелестников», то есть вельмож, льстивших царю и обманывавших его. Не послушавшись пастыря, государь Василий Иванович горько жалел впоследствии, «возрыда и восплакася». А Гермоген «непрестанно утешаше его». Иными словами, раздоры между монархом и главой Церкви сильно преувеличены.

Да и тяжесть патриаршего характера, по словам обличителя, диктовалась не природной злобой, но лишь необходимостью наводить порядок в условиях смуты, всеобщего мятежа и хаоса. Особенно доставалось от него «крамольникам от священного чина с мирскими прельстившимися». Их Гермоген смирял, руководствуясь апостольскими правилами, «понеже тогда возбесишася многие церковники, не токмо мирстии людие, четцы и певцы, но и священники, и дияконы, и иноки многие крови христианския проливающее и чин священства с себе свергше, радовахуся всякому злодейству». Смотря по тяжести злодеяния, Гермоген наказывал одних епитимьями, требовавшими многих молений, других запретом в служении, а тех, кто проливал кровь и не желал в том покаяться, — проклинал. Но если кто-то приносил покаяние искренне и честно, то встречал от патриарха любезный прием и даже заступничество перед светскими властями. Еще надо удивляться, замечает автор обличения, сколько терпения и милости находил Гермоген, общаясь со злодеями! Как кроток и как неответен на чужую хулу! Да, патриарх был «прикрут в словах и в воззрениях, но в делах и в милостях ко всем единый нрав благосерд имея, питал всех на трапезе своей часто — и доброхотов, и злодеев своих, добре изобилуя пищею и питием и неоскудно. И подаваше многу милостыню и нищим, и ратным людем… И до толике творяше милостыню, яко и сам в последнюю нищету прииде».

Так два голоса современников противоречат один другому. В том, что Гермоген был «книжным человеком», обладавшим «словесной мудростью», сходятся оба. Неудивительно: список дел, совершенных святителем на ниве духовного просвещения, лучше любых похвал от современников свидетельствует в его пользу.. В остальном они решительно расходятся.

Определяя, кто ближе к истине, надо внимательно перебрать доводы обеих сторон один за другим. Автором первого, критического в отношении Гермогена текста называли разных лиц, в том числе протопопа Терентия, находившегося под запрещением, вероятно, от Гермогена, — за особое расположение к первому Самозванцу. Но, во-первых, нет прочных оснований, чтобы остановиться на одной из кандидатур, в том числе и на Терентии, озлобленном против патриарха. Одни домыслы. Во-вторых, пусть даже автор и затаил гнев на Гермогена, обязательно ли дурное расположение духа делает человека лжецом? Иной раз он высказывает под действием ярости вещи, каковые постеснялся бы сообщить, если бы оставался спокоен, но в них-то и содержится правда.

Понять, кто из двоих прав, а кто нет, можно лишь сопоставляя два известия между собой и с другими источниками.