Повсюду, от мала до велика, от нищих посадских людей до высокородных аристократов, шли споры: как поступить? Россия привыкла жить, покоряясь воле законных православных монархов. Но кто теперь законный православный монарх?

Город бурлил, «партии» сталкивались между собой, а с юга и запада надвигался враг.

Временным правительственным центром стала так называемая «Семибоярщина» — аристократическое правительство, выросшее из Боярской думы царя Василия Ивановича. В нее вошли князья Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский, А.В. Трубецкой, А.В. Голицын, Б.М. Лыков-Оболенский, а также отпрыски старомосковских боярских родов И.Н. Романов и Ф.И. Шереметев[51]. Однако владычество бояр вечно продолжаться не могло. Москва да и вся Россия ждали: кто окажется новым государем?

Летом 1610 года столица обсуждала нескольких кандидатов на опустевший престол.

Агенты Лжедмитрия II мутили воду, отстаивая своего вождя как лучшего претендента. У них нашлось немало сторонников, включая митрополита Филарета и даже кого-то из бояр. Брожение в пользу «Тушинского вора» продолжалось до последней декады августа. Лжедмитрий II и его союзник Сапега вели бои на подступах к Москве. Из столицы в их лагерь поступали противоречивые сообщения: то москвичи склонялись к тому, чтобы «целовать крест» королевичу Владиславу, то выражали симпатии «Тушинскому вору». В конечном счете кандидатура Лжедмитрия потерпела поражение, но некоторые города отложились от Москвы, перейдя под его руку.

Рассматривался и другой вариант — избрать государя из среды русской аристократии. Иначе говоря, повторить то, что уже произошло в 1606 году, после падения Лжедмитрия I. В Москве хватало знатнейших Рюриковичей и Гедиминовичей. Хватало и выходцев из боярских родов, связанных узами брачного свойства с прежней царской династией. Было из кого выбрать. Звучали имена разных аристократов.

В Боярской думе первенствовал по знатности князь Федор Иванович Мстиславский. Гедиминович, да еще и праправнук Ивана Великого, он обладал огромным влиянием на дела, солидным опытом политической интриги, но… к царскому венцу решил не приближаться. Из трех предыдущих государей двое были убиты собственными подданными, а третий не удержался на престоле. Мстиславский, всего вернее, просто опасался за свою жизнь. Летопись пересказывает слова, прозвучавшие тогда от имени высшей знати: «Не хотим слушать своего брата! Ратные люди русского царя не боятся, его и не слушают и не служат ему». Возможно, это сказал сам князь Мстиславский.

Поляки сообщают, что Гермоген придерживался именно того варианта, которым гнушался Мстиславский, — избрать кого-то из русской знати, но только не самого Федора Ивановича: «Патриарх побуждал, чтобы… избрали или князя Василия Голицына или Никитича Романова, сына Ростовского митрополита, — это был юноша, может быть, пятнадцати лет. Представлял же он его потому, что митрополит Ростовский, отец его, был двоюродный брат (по матери) царя Федора: царь Федор родился от царя Иоанна Тирана (Ивана IV Васильевича. — Д. В.) и от родной сестры Никиты Романовича, Ростовский же митрополит — сын сего последнего[52]; однако ж к патриаршему мнению более склонялся народ, а всё почти духовенство — к Голицыну».

Собственно, польские дипломаты говорят как об общеизвестном факте, что князь Василий Голицын после свержения Василия Шуйского «умышлял» стать государем. На его стороне были Захарий Ляпунов и рязанское дворянство. Но против него встала московская аристократия, и он отказался от своего намерения.

Русские источники подтверждают свидетельства поляков. Как минимум ясно, что Гермоген не желал видеть на троне царя из чужеземцев. Вероятно, он беспокоился не столько за «этническую» сторону вопроса, сколько за вероисповедную. Не пошатнется ли вера после того, как на троне окажется монарх, воспитанный вне восточного христианства?

Псковский летописец с горечью описывает московские события лета 1610 года: «В Московском же государстве, егда прибежал князь Дмитрей Шуйской[53]… бысть мятеж велик во всех людех, ниоткуду себе помощи надеющееся, подвигошася на царя [Василия Шуйского], глаголюще: тебе ради кровь християнская проливается, тебе ради… земля разделилась, что не по избранию всея земля на царство воцарися, и множество людей погубил еси неповинных… К кому ныне прибегнем, к кому припадем, кто нас избавит от сих поганых, нашедших на ны? Несть нам ныне надежды и несть упования; сойди с царства и положи посох царской, да соединится земля и умирится. Но более же всех возненавидеша его [знать] от боярского роду, овии же восхотеша на царство немецкого королевича, инии же литовского. О горе, о горе, увы, увы, прелести, своего християнского царя возненавидеша, а от поганых и иноверных возлюбиша! Се же бысть грех ради наших. Некогда же пришедше, собрашася вси людие всех чинов ко Ермогену патриарху на совет глаголюще: не хотим сего царя Василия видети на царстве и да послеши к польскому королю Жикгимонту, да вдаст нам на царство сына своего Владислава. Патриарх же, наказуя много, глагола им, еже бе преже пакости много от них, польских людей, егда приидоша з Гришкою Отрепьевым: а ныне же чего еще чаете, токмо конечного разорения царству и християнству и вере; или невозможно вам изврати на царство ис князей русских?»

Мнение патриарха, высказанное ясно, оказалось на стороне одного из природных аристократов Московского государства. Для Гермогена, видимо, было не столь уж важно, кто именно из знатных людей взойдет на русский престол. Более важным, надо полагать, являлось другое: был бы царь православным человеком из патриаршей паствы и притом не «подделкой», как прежние самозванцы.

Сам этот проект — избрание нового царя на царство «из князей русских» — ничего неосуществимого в себе не содержал. Именно так взошел на трон Борис Годунов. Да, его репутация оказалась подмоченной: молва приписывала ему убийство царевича Дмитрия, а род его не мог по знатности конкурировать с первостепенной аристократией России. Но всё исправимо! Можно ведь отыскать претендента среди самых родовитых семейств страны, притом выбрать человека, славного нравственной чистоплотностью, благочестием, иными добрыми чертами характера.