С тех пор такое повторялось довольно часто. Я сначала переживал за нее – как бы не поранилась, как бы не наткнулась на что-то, не выпала бы из окна, не ушла бы в никуда в прострации. Но сомнамбул оберегает Луна, и сонная Таня вела себя так, как будто бы ей было ведомо шестое чувство. Постепенно я успокоился. В конце концов, у моей девушки было много странных особенностей – я с самого начала понимал, с кем связался. И отдавал себе отчет, что «заземлить» такое можно лишь частично.

И вот в ту ночь я проснулся и понял, что ее нет рядом. Сразу догадался, что произошло, на всякий случай пошел проверить, что она делает. Она, как обычно, обнаружилась в кухне, у распахнутого окна.

Татьяна с ногами взобралась на кухонный стол, коленями она обнимала холст, наскоро натянутый в простую деревянную раму. Ее рука быстро бегала, она сидела лицом к окну, и я не мог видеть, что она рисует. Но со спины она была похожа на увлеченную игрой виолончелистку, растворившуюся в потоке неслышной другим музыки. Холст освещал только свет луны. Как будто бы Татьяна водила невидимым смычком в воздухе. Я осторожно обошел стол, взглянул на холст и в первый момент отпрянул даже. С картины, которая быстро рождалась под ее суетливо бегающей рукой, смотрел на меня волк. Тело его было прорисовано схематично и второпях, но глаза – живые, настоящие. Волк смотрел на меня и как будто бы ухмылялся. И я не мог отвести взгляда от картины, словно меня загипнотизировали. Только усилием воли удалось выдернуть себя из этого морока.

Наверное, я был неоправданно груб – одним прыжком подскочил к Татьяне, выдернул холст из ее рук, поцарапав ее бедро. Она вскрикнула и проснулась. Глаза широко распахнуты, дыхание как у человека, который испытал смертельный ужас. Я тотчас же себя отругал – специально ведь брал в районной библиотеке книгу о лунатиках, и там было четко сказано, что обращаться с человеком в таком состоянии следует вежливо, ни в коем случае резко не выдергивать его из сна. Таня тряслась всем телом, я прижал ее к себе, как малыша, успокаивая.

И только напоив ее сладким крепким чаем и укутав в тяжелый банный халат, наконец спросил о картине. Но конечно, она ничего не помнила, не осознавала себя. И когда взглянула на полотно, даже рот ладонью зажала, чтобы сдержать крик.

– Это же он! – прошептала она. – Волкодлак. Он опять круги сужает, никогда меня в покое не оставит. Сначала брата моего забрал, теперь к тебе подбирается…

И никакие уговоры на Татьяну не действовали, и даже когда я на ее глазах порвал картину в клочья, а остатки сжег в ванной, она не успокоилась.

– Картина ничего не значит, это просто послание. Здесь он, рядом, давно его чувствую… Выходит, вот зачем я была нужна в твоей жизни, вот зачем мы встретились. Чтобы я волку на съедение тебя отвела.

– Прекрати, перестань! Не говори такое страшное!

– Ты сам все, Артем, понимаешь, ты просто мне ничего о своей жизни не говоришь… А она давно волком отравлена. Я его чувствую, мне не нужны факты. Раньше издали наблюдал за тобою, а теперь вплотную подобрался, уже в затылок дышит…

– Никто мне никуда не дышит!

Конечно, я вовсе не был уверен в том, что говорю, мне и самому было не по себе в последние дни, я потерял сон, а бредя по улице, постоянно оборачивался, словно чуя чье-то присутствие. Мой внутренний материалист все списывал на нервный стресс.

Я отвел Татьяну в постель, я был вынужден притворяться спокойным. Это сработало. Хотя по сути, притворство – есть первооснова любого состояния. Хочешь заполучить в арсенал любое эмоциональное состояние – начни притворяться, что оно уже есть. Психика пластично подстраивается под любые посылы и обстоятельства.

Мне начали сниться странные сны. Я никогда не считался особенно впечатлительным, сон для меня был всего лишь черным омутом, пространством безусловного отдыха. Иногда случалось видеть обрывки образов и сюжетов, иногда это было даже увлекательно, но никогда я не придавал значения этой макабрической пляске фрагментов бессознательного.

Когда впервые во сне ко мне пришел Волк, я не удивился и не испугался. Вся моя жизнь вертелась вокруг Семенова и его расследования, и было вполне логично, что однажды вся эта невысказанная муть должна была прорваться в беззащитное пространство сна. Волк просто смотрел на меня. Крупный, матерый, с сединой на блестящей густой шерсти, толстой холкой и желтыми умными глазами. Его облик грубо вмешался в сюжет другого, ничем не примечательного сна. Но однажды я поймал себя на мысли, что вижу его каждую ночь. Он просто подходил близко и смотрел на меня – то ли хотел что-то сообщить, то ли пытался принять решения, достоин ли я близкого контакта.

У меня был опыт осознавания во сне. Все-таки это были девяностые – время, когда люди играли с бессознательным как с причудливой головоломкой. Вдохновенно, погруженно и в священном отсутствии жажды результата. Я читал и Кастанеду, и Тайшу Абеляр, и многочисленных их русских толкователей. Знал, что во сне можно нащупать момент, когда ты точно понимаешь, что реальность вокруг – ненастоящая. И начать управлять декорациями и событиями, и путешествовать по удивительным мирам.

Я пытался провернуть это с Волком, но тот был сильнее. Как только я подходил ближе, пытался опустить руку на его холку, заговаривал с ним, он просто испарялся в воздухе как голограмма.

Татьяна рассказывала – Волк ее брата во сне мучил. Куда-то звал, обещая свободу и блаженство.

«Не ходите, дети, в лес, Волкодлак вас растерзает!»

Для меня же появление Волка было не сладким терзанием и позывом перейти запретную черту, но скорее любопытным квестом.

Шло время, его присутствие казалось все более длительным и осязаемым. Однажды Волк повернулся ко мне спиной и куда-то неторопливо побрел, мне оставалось только следовать за ним. Мы шли по моему родному городу, где с самого детства мне был знаком каждый закоулочек, и все было так осязаемо и ярко, как наяву. Волк вел меня в городской парк, но не в благоустроенную его часть, а в дикую, больше напоминающую лес. Люди сюда практически не совались – бездорожье, крапива да комары. Только молодежь иногда приходила выпить пива на поваленном бревне – в этом было хоть подобие вызова социуму. Волк остановился возле поваленной березы, обернулся и внимательно на меня посмотрел. Как будто бы хотел, чтобы я запомнил дорогу. Потом мы продолжили путь, пока не добрались до небольшой проплешины между деревьев. Здесь было поваленное бревно, поросшее влажным мхом, на которое я и присел, Волк же еще раз обернулся, посмотрел прямо мне в глаза и растворился в воздухе, обратившись в облачко беловатого тумана.

Место, которое он показал, я хорошо запомнил. Как будто бы мне вручили карту – только вот не сказали, а что же находится в заветном пиратском сундуке.

Это было совершенно шизофреническое желание – следовать каким-то знакам, полученным во сне. Но в последние дни реальность вокруг меня плавилась, принимала какие-то не подчиненные логике формы, и я решил, что ничего не потеряю, если схожу в пустынную часть парка, на ту полянку, которую показал мне Волк.