— Я хочу снова быть с тобой. Возвращаться к тебе, обнимать по ночам. Мы же самые близкие люди, Карин, разве ты не чувствуешь? К кому ты прибегаешь, когда наделаешь глупостей или тебя кто-то обидит? К кому ты пришла, когда тебе опять разбили сердце?

— Саш, ты ведь меня разлюбил? — аккуратно напомнила я.

— Мне казалось, что любовь — это когда искры во все стороны, такое безумное фламенко, когда ты уходишь, я догоняю, я ухожу, ты догоняешь, фейерверки, страсть! А на самом деле любовь — это никогда не предавать и быть рядом, когда ты нужен. Вот это я понял за три с лишним года без тебя… но с тобой. Ты всегда мне напоминала об этом своим присутствием, своей поддержкой.

Очень хотелось заржать. Прямо в голос. Надо же. Один ушел от меня, потому что надежность не любовь, от другого я ушла, потому что фейерверки не любовь. Что же такое, эта чертова любовь?

— Нет, Саш, поезд ушел.

Я вздохнула. Мой терапевт сразу советовал отделиться от него, отдалиться и, если уж хочется, дружить только когда мы оба заведем свои семьи. Я тогда мягко отказалась от его совета. А вот теперь, кажется, доросла.

— Я тебя люблю! — упрямо сказал он, исподлобья глядя на меня.

Я потерла лицо руками. Оно ощущалось каким-то чужим. То ли из-за алкоголя, то ли из-за того, что вся ситуация выглядела полным бредом. Эти слова я мечтала услышать как минимум год. Как максимум — все три. До одного взгляда в синие глаза.

— Ты же меня тоже любишь! — и смотрит с претензией. Как будто я ему задолжала эту чертову любовь.

— Нет, Саш.

— Это из-за него?

— Возможно, — я пожала плечами. — Просто он помог поставить точку в нашей с тобой истории.

— Чем он лучше? — Сашка скрестил на груди руки и мышцы на его груди вздулись.

Красивый, засранец. Но не для меня.

— Давай не усложнять, а? — я усмехнулась, вспомнив, что однажды Сашка сам сказал мне эту фразу, когда я его в очередной раз пытала — почему. — Его больше нет.

— Тем более, — веско сказал бывший муж, который, кажется, хотел снова быть текущим. — А я есть. Пойдем завтра заявление подадим. Я читал где-то, что вот такие повторные браки — самые крепкие.

— Саш. Сядь.

Сама я встала. Вот так, сверху вниз, мне было проще объяснить ему одну очень важную вещь:

— Даже если бы я продолжала тебя любить, я бы все равно сказала нет, Саш.

— Почему? — он привстал.

— Сядь! — рявкнула я.

Он начинал выводить из себя. Блин, куда я его выгоню, он же на машине, а выпил не меньше литра сидра. Ладно, взрослый мальчик, на такси доберется.

— Потому что ты меня уже успел предать. А такое не прощается.

— Надо же… — он зло сощурился, и его губы исказила усмешка. — Ты и правда не понимаешь.

— Чего я не понимаю?

— Ты ведь сама предала своего красавца. Даже хуже, чем я тебя.

Он встал, выгреб из кармана ключи от моей квартиры, бросил на стол и ушел, захлопнув за собой дверь. А я медленно опустилась на кровать, чувствуя против всей логики какое-то неожиданное облегчение.

Наутро я вышла из дома как будто в другой мир.

Природа, словно державшая рвущихся на волю коней, вдруг отпустила поводья, и те понеслись во весь опор. В один день небо из блекло-серого перекрасилось в пронзительно лазурный, вылезло наглое солнце, разбудив воробьев, дико загомонивших, рассевшись на ветки и радуясь теплу. Снег начал таять стремительно и неумолимо, падать мокрыми кучами с крыш, рассыпаться хрустальной непрочной крошкой. Под тяжелым прочным настом проложили дорогу ручьи: он рушился, запруживая их русла, но они снова находили дорогу.

Весь мир как будто хорошенько отмыли, встряхнули и выставили на весенний ветер сушиться. Я шла по улице и глубоко вдыхала весну, вспоминая, как это — дышать полной грудью, чувствовать все запахи, ощущать полноту мира вокруг.

Я словно долго-долго болела, а потом вдруг выздоровела и поняла, что мои глаза видят тысячи оттенков цветов, мои уши слышат все, что происходит вокруг, а кожа чувствует даже легкое дуновение ветра.

На работу я пришла с широченной улыбкой во всю морду и шальная от наступившей весны.

Алиса покосилась на меня и подняла большие пальцы вверх. Яна, проходя мимо, оставила рекламный листочек «Подготовим к марафону за полгода». А Маргарита задумчиво молчала примерно до обеда, а потом вдруг позвала в гости.

Я немного опасалась знакомиться с ее семьей. Вдруг муж прочитает в моих глазах все то, что Марго рассказывала нам пятничными вечерами под мартини или текилу? Каким он вообще должен быть, ее муж, чтобы терпеть такое? Или не знать?

Но он оказался довольно забавным шерстяным медведиком, чуть угрюмым из-за черной бороды и черного свитера, рассеянным, но общительным, если затронуть интересную ему тему. Он не был похож на человека, от которого будешь бежать к двум любовникам и всему, что шевелится. Хотя откуда мне знать, как должен выглядеть такой человек? Наверное, дело не в нем все-таки, а в Марго.

Двое их детей, семилетние двойняшки, мальчик и девочка, воспитаны были в строгости, и едва родители произносили волшебное слово «кыш», испарялись из взрослой беседы мгновенно. Правда минут через пятнадцать просачивались обратно и снова таскали из мисок на столе маринованные огурцы и оливки. До следующего кыша.

Я принесла с собой шампанское, но сама пить не стала: жизнь и без того казалась наполненной веселыми пузырьками. А вот Маргарита обрадовалась, и с удовольствием пила с мужем на брудершафт и долго целовалась, так что даже мне становилось неловко. Ужасно хотелось спросить, отчего она так напропалую от него гуляет, но я стеснялась.

Когда стемнело, включили телевизор, и мне стало скучновато. Но Маргарита сказала:

— Пойдем покурим.

Я вышла за ней на балкон.

Она закурила, я отказалась. Я берегла свое это весеннее состояние, старалась его не пугать и ничем не портить, но оно и так только росло. Глушить эту бурлящую радость стимуляторами, изменяющими состояние сознания, казалось грехом.

— Ожила? — помолчав, спросила Марго.

Я кивнула. Уцепилась за перила и открыла глаза навстречу весеннему ветру. В домах напротив почти везде были распахнуты окна — люди ловили весну. По асфальту прыгали ожившие воробьи, ветви деревьев пахли будущими клейкими листочками и стряхивали с себя капли воды. Снег во дворе сходил стремительно, к вечеру уже обнажилась горячая темная земля.

— Классно тебе, — хмыкнула она. — А то ходила заводной куклой. Вот теперь, считай, отгоревала.

— По Альб… — я осеклась. Мое весеннее безумие сделало меня неосторожной, заставило утратить контроль и почти проговориться.