А о чём думает Эд? Он окаменел. Ушёл в себя глубоко и далеко, как никогда на моей памяти. Челюсть отвисла. Он облизывает губы и безотчётно вытирает их тыльной стороной ладони. И даже когда бармен, старина Фред, у которого свои представления о приличиях, переключает канал на велосипедисток, гоняющих по кругу, Эд не в состоянии оторваться от экрана.

— Мы это уже видели, — наконец произносит он в изумлении от собственного открытия. — Тридцать девятый год. Молотов и Риббентроп делят мир.

Для меня это уже перебор. Возможно, Трамп худший из всех американских президентов, сказал я ему, но он не Гитлер, как бы ему этого ни хотелось, и найдётся немало достойных американцев, которые откажутся проглотить его ложь.

Сначала мне показалось, что он пропустил мои слова мимо ушей.

— Ага, — после паузы согласился он со мной отрешённым голосом человека, приходящего в себя после анестезии. — В Германии тоже было немало достойных немцев. И они совершили до хренища добрых дел.

Вот и пришло время ЗП. В оперативной комнате на верхнем этаже Главного офиса всё спокойно. Светодиодные настенные часы над двустворчатыми дверями «под дуб» показывают 19.20. Если у тебя есть допуск к операции «Звёздная пыль», то шоу начнётся через пятьдесят пять минут. А если нет, то парочка бдительных охранников в дверях с удовольствием объяснят, что ты пришёл не по адресу.

Атмосфера расслабленная, и по мере приближения назначенного часа всё ещё больше расслабляются. Никакой паники, каждый занят своим делом. Ассистенты входят и выходят с раскрытыми ноутбуками. На столе горячие термосы, бутилированная вода, бутерброды. Какой-то острослов спрашивает, где попкорн. Толстячок с флуоресцентной стропой проверяет два плоских настенных экрана. Оба показывают роскошную картинку озера Уиндермир осенью. Голоса у нас в наушниках принадлежат наблюдателям Перси Прайса. Эта боевая сотня уже рассредоточилась в роли покупателей, киоскёров, официанток, велосипедистов, водителей такси и безобидных уличных зевак, глазеющих на проходящих девушек и что-то бормочущих в свои мобильники. Никто, кроме них, не знает, что их телефоны зашифрованы и разговаривают они не с друзьями, или домашними, или любовницами, или поставщиками наркотиков, а с командным пунктом Перси Прайса, который этим вечером представляет собой гнездо всевидящих орлов, сидящих от меня по левую руку. Сам же Перси в клубной белой рубашке для крикета с закатанными рукавами и в наушниках тихо отдаёт команды разбросанным по разным точкам подчинённым.

Нас шестнадцать человек, и в полку ещё прибывает. Та же мощная команда, что слушала ораторию провалившейся операции «Розовый бутон» в исполнении Флоренс, плюс приглашённые гости. Мэрион из родственной службы снова сопровождают два копьеносца-юриста в тёмных костюмах. Говорят, она настроена серьёзно. Мэрион возмущена, что её службе не поднесли операцию «Звёздная пыль» на блюдечке с голубой каёмочкой, поскольку, по её мнению, предполагаемое наличие в Уайтхолле высокопоставленного предателя — это прямой путь в суд. Нет, Мэрион, говорят ей наши мандарины. Источники наши, следовательно, разведданные наши, следовательно, и дело наше, так что привет. В Москве, в тёмной утробе Лубянки на бывшей площади Дзержинского, сейчас, я полагаю, происходят такие же нервные перепалки, пока люди из Северного отдела, курирующие внештатных агентов, окапываются в зале на такую же долгую ночь.

Меня, можно сказать, повысили. Напротив меня, на месте Флоренс, в центре торца стола, предназначенного для просителей, восседает Дом Тренч. Со дня последнего обсуждения «Розового бутона» мы с ним ни разу не разговаривали. Поэтому он меня несколько озадачивает, когда, перегнувшись через стол, шёпотом произносит:

— Я надеюсь, Нат, что твоя недавняя поездка с шофёром в Нортвуд не вбила между нами клинья?

— С какой стати?

— Я рассчитываю, что ты выскажешься в мою поддержку, если к тебе обратятся.

— По поводу? Неужели транспортная служба подняла шум?

— По поводу некоторых связанных с этим дел, — отвечает он туманно и снова прячется в свою раковину. Десять минут назад я спросил его словно невзначай, какие неформальные государственные кабинеты украшает сейчас собой его жена-баронесса.

— Она порхает, Нат, — ответил он и вытянулся, словно в присутствии королевской особы. — Моя дорогая Рэйчел самая настоящая бабочка. Если это не какой-нибудь правительственный комитет, о котором мы с тобой даже не слышали, значит, она улетела в Кембридж обсуждать с высшим обществом, как спасать наше здравоохранение. Твоя Прю такая же, я уверен.

Нет уж, Дом, моя Прю, слава богу, не такая же. Иначе у нас в холле не висел бы офигительный плакат с неоригинальным слоганом «ТРАМП — БРЕХЛО», который меня встречает каждый раз, когда я вхожу в дом.

Озеро Уиндермир делается белым, начинает дрожать, а затем принимает прежний вид. Свет в оперативной комнате гаснет. Тени опоздавших участников занимают места за длинным столом. Озеро Уиндермир с нами прощается. Вместо него скрытые камеры Перси Прайса показывают довольных граждан, наслаждающихся солнцем в общественном парке Северного Лондона после знойного летнего дня. Время 19.30.

Вот уж неожиданно — остаются считанные минуты до начала захватывающей операции, а ты вдруг испытываешь чувство восхищения своими соотечественниками. На экранах Лондон, каким мы его любим: подростки разной этнической принадлежности играют в импровизированный нетбол, девушки в летних платьицах загорают в лучах щедрого солнца, пожилые пары ходят под ручку, мамаши толкают детские коляски, на траве под развесистыми кронами люди устроили себе пикник, кто-то играет в шахматы, кто-то бросает шары. А между ними непринуждённо прогуливается дружелюбный полисмен. Когда вы последний раз видели одинокого полисмена? Кто-то играет на гитаре. Я не сразу осознаю, что многие из этой счастливой толпы всего тридцать шесть часов назад слушали мою проповедь в полуразрушенном храме, чей громоздкий шпиль возвышается над пейзажем на экранах.

Команда «Звёздной пыли» знает «Территорию Бета» наизусть, и я, спасибо Перси, тоже. Общественный парк может похвастаться шестью теннисными кортами с убитым гудронированным покрытием, без всяких сеток, и детской площадкой с лазалкой, качелями и тоннелем. Ещё есть дурнопахнущий пруд, предлагающий покататься на лодочке. С западной стороны — автобусная остановка, велодорожка и оживлённая трасса с запретом на парковку; с восточной — микрорайон, застроенный муниципальными башнями; с северной — поднимающиеся террасой реставрированные дома в георгианском стиле. В одном из них, в полуподвальном этаже, живёт Сергей в одобренной Москвой квартире с двумя спальнями. В одной за запертой дверью спит Дениз. В другую, где спит он, ведёт вниз железная лестница. Из раздвижного окна можно видеть детскую площадку и узкую бетонную дорожку, вдоль которой, в семи метрах друг от друга, установлены четырёхметровые скамейки, по три с каждой стороны. Сергей послал в Москву фотографии всех скамеек, предварительно их пронумеровав.

Парк также гордится популярным кафе самообслуживания, к которому можно подойти как с улицы через железные ворота, так и непосредственно через парк. Сегодня в кафе введено временное управление, а постоянный штат получил день отдыха с сохранением содержания — вот где настоящие затраты, мрачно прокомментировал Перси. Шестнадцать столиков внутри и двадцать четыре снаружи под зонтами от дождя и солнца. В кафе длинные стойки с едой. На палатке с мороженым в жаркие дни появляется картинка: счастливая корова лижет рожок с двойной порцией пломбира. На задах — общественные туалеты, в том числе для инвалидов, и помещение для пеленания младенцев. Собачники обеспечиваются пластиковыми пакетами и зелёными урнами. Обо всём этом Сергей, как положено, доложил своей ненасытной датской зазнобе, перфекционистке Аннете, в пространных шифровках.