Он курсировал между домом и пристанью, утешая гостей и прикрывая их от дождя гигантским зонтом. Он был везде и всюду, но у него, разумеется, не было времени протолкаться через толпу гостей, подняться наверх, постучать в дверь Соммиты, войти, применить хлороформ, задушить ее, подождать двадцать минут и воткнуть ей в грудь стилет поверх фотографии. А потом невозмутимо вернуться к своим обязанностям в изящном вечернем костюме.

Для Аллейна не существовало двух вариантов относительно личности Филина.

Аллейн писал свои заметки. Он сидел за новехоньким столом для рисования, которым Трой уже никогда не воспользуется, и работал в течение часа, очень стараясь дать всестороннюю, детальную, лаконичную и ясную картину, не забывая о том, что эти заметки предназначались для новозеландской полиции. И чем скорее он передаст их и они с Трой упакуют свои чемоданы, тем лучше.

Настали и закончились первые часы после полуночи, и с ними пришло чувство усталости и бессонница, которые обычно являются на смену неудовлетворенному желанию поспать. Комната, коридор и лестничная площадка за дверью, и весь молчащий дом словно изменились и принялись вести собственную, тайную ночную жизнь.

Снова пошел дождь. В окна как будто швыряли гигантские пригоршни риса. Дом, хоть и совсем новый, сотрясался под атаками шторма. Аллейн вспомнил о бассейне под окнами студии, и ему показалось, что он слышит, как поднявшиеся в нем волны плещутся о стену дома.

Без нескольких минут два его посетило ощущение, которое Трой с самого начала их семейной жизни, когда он впервые рассказал ей об этом, называла «Духом», хотя точнее было бы назвать его «Незнакомцем», или, может быть, «альтер эго». Он понимал, что люди, интересующиеся подобными вещами, хорошо знакомы с таким состоянием бытия, и оно вовсе не является необычным. Возможно, фанаты экстрасенсорики уже даже записали его на пленку. Он никогда этим не интересовался.

Если описывать это состояние, то самое точное, что он мог бы сказать — это что внезапно он словно выходил из собственного тела и смотрел сам на себя как на полного незнакомца. Он чувствовал, что если задержится снаружи, то из этого получится что-то новое и очень необычное. Но он никогда не задерживался и возвращался в нормальное состояние так же неожиданно, как и выходил из него. Малейшее внешнее беспокойство словно по щелчку возвращало его назад, и он снова становился самим собой.

Как сейчас, когда он уловил слабое движение, которого прежде не было; это было скорее ощущение, чем звук: кто-то стоял в коридоре за дверью.

Аллейн подошел к двери, открыл ее и оказался лицом к лицу с вездесущим и услужливым Хэнли.

— Ой, — пробормотал тот, — простите. Я как раз собирался постучать. Увидел свет под вашей дверью и подумал… Ну, вы знаете — может, я могу чем-то помочь.

— Вы засиделись допоздна. Входите.

Он вошел, сопроводив это действие многочисленными извинениями и выражениями благодарности. На нем был пестрый халат и остроносые ночные туфли без задников. На голове у него был хохолок из всклокоченных волос, словно у ребенка. В бескомпромиссном освещении студии было видно, что он не очень молод.

— Я считаю, — сказал он, — это абсолютно потрясающе, что вы взяли на себя все это грязное дело. Честное слово!

— О, — ответил Аллейн, — я лишь толку воду в ступе, пока не прибудут представители власти.

— Такая перспектива не вызывает особого восторга.

— Почему вы не спите так поздно, мистер Хэнли?

— Вы не могли бы называть меня Нед? «Мистер Хэнли» заставляет меня чувствовать себя отчисленным студентом. Я не сплю среди ночи, потому что я не могу заснуть. Я не могу спать и видеть… все это… ее. Стоит мне закрыть глаза — и все это передо мной. Если я задремлю — все это начинает мне сниться. Как в этих убогих старых фильмах ужасов, когда к тебе внезапно приближается ужасное лицо. Она вполне могла бы быть одной из жертв Дракулы после его укуса. — Он жалко хихикнул, и тут же на лице его отразился ужас. — Я не должен так себя вести. Хотя вообще-то это всего лишь правда. Но я не должен докучать вам своими проблемами.

— Где находится ваша комната?

— Один пролет вверх. А что? А, понимаю. Вы задаете себе вопрос, что привело меня сюда, вниз? Вы сочтете это очень странным, и это нелегко объяснить, но это чувство влечения к тому, что ужасно пугает — как край обрыва или пауки. Знаете? После того как я попытался уснуть и у меня начались кошмары, я стал думать, что мне надо заставить себя спуститься на этот этаж и пройти по лестничной площадке перед… той дверью. Когда я шел спать, я воспользовался лестницей для прислуги, чтобы избежать именно этого — и тут у меня возникло это ужасное побуждение. И я это сделал. Мне было ужасно неприятно, и я это сделал. И оказалось, что там храпит на стульях наш симпатичный шофер, Берт. У него, должно быть, весьма острый слух, потому что, когда я пересек площадку лестницы, он открыл глаза и пристально посмотрел на меня. Это привело меня в замешательство, потому что он не вымолвил ни слова. Я потерял голову и сказал: «О, привет, Берт, все отлично. Не вставайте». И удрал в этот коридор и увидел свет под вашей дверью. Кажется, я замерз. Вы не сочтете за наглость, если я попрошу у вас немного бренди? Я не пил внизу, потому что у меня правило: никогда этого не делать, если босс не предложит, да и вообще я не любитель этого дела. Но мне кажется, сегодня…

— Да, конечно. Угощайтесь.

— Великолепно.

Аллейн смотрел, как он налил себе половину маленького бокала, сделал глоток, сильно вздрогнул и закрыл глаза.

— Вы не против, если я включу радиатор? — спросил он. — Центральное отопление в доме отключается с полуночи до семи.

Аллейн включил радиатор. Хэнли сел к нему поближе на краю подиума и обхватил ладонями бокал с бренди.

— Так лучше, — сказал он. — Я чувствую себя гораздо лучше. Очень мило, что вы понимаете.

Аллейн, насколько ему было известно, никоим образом не выказывал никакого понимания. Он думал о том, что Хэнли — второй потерявший рассудок визитер в студии за последние сорок восемь часов, и что в каком-то смысле он является неубедительной пародией на Руперта Бартоломью. Ему вдруг пришло в голову, что Хэнли в полной мере использует свое тяжелое состояние, почти наслаждается им.

— Раз вы чувствуете себя лучше, — предложил он, — то, возможно, вы просветите меня по части некоторых внутренних вопросов, особенно в отношении слуг.

— Если смогу, — с готовностью ответил Хэнли.

— Надеюсь, сможете. Вы ведь работаете у мистера Рееса несколько лет?

— С января 1977 года. Я был старшим референтом в компании Хоффман-Байльштейн в Нью-Йорке. Перевелся туда из их офиса в Сиднее. Босс и он в те дни были приятелями, и я часто его видел. А он меня. Его секретарь в конце концов умер, — как-то слишком уж мимоходом сказал Хэнли, — и я получил эту работу. — Он допил бренди. — Все было очень по-дружески и произошло во время круиза по Карибам на яхте Хоффмана. Я был на службе. Босс был гостем. Думаю, именно тогда он узнал, что организация Хоффмана-Бальштейна занимается шалостями. Он по натуре настоящая жена Цезаря[50]. Ну, вы понимаете, о чем я. Непорочный ангел. Кстати, именно тогда он впервые встретился с госпожой, — сказал Хэнли и поджал губы. — Но без какой-либо заметной реакции. Он вообще-то не был дамским угодником.