Кучу проблем? Проблем? Я ему покажу проблемы. Если он виноват в том, что случилось с моими родителями…

Я замедляю шаг и прикрываю глаза. Стоп, не надо торопиться. Наверняка мне известно только одно: Филипп знал их. Особенно папу. Это еще не означает его вины в том, что мне пришлось расти без родителей.

Фух. Чего мне хочется – так это вернуться назад и задать ему еще множество вопросов. Может, он знает то, что могло бы мне помочь. А еще он спросил об Оранжерее. Вдруг папа как-то замешан в ее утрате? Что об этом известно Филиппу? Все постоянно усложняется и запутывается. Моя единственная задача разделяется на много подзадач.

Рахки идет впереди меня, неся на бедре одного из малышей. Остальные тянутся за ней, как цыплята за наседкой. Глаза ее горят, ноздри трепещут: она злится. Очевидно, на меня.

– Эй, – окликаю я ее, желая хоть немного улучшить свое положение.

Она вскидывает руку, приказывая мне замолчать.

– Не сейчас, мистер Вайсс, – ледяным голосом говорит она, подчеркивая мою фамилию. – Пока мы еще не закончили свою работу.

* * *

Остаток задания проходит гладко – даже, пожалуй, слишком тихо. Малыши едут вместе с нами на спинах слонов. Мальчик без ноги сидит у меня за спиной, обнимая за пояс и уткнувшись лицом мне в спину.

Рахки то и дело бросает на меня подозрительные взгляды, попутно ласково перебирая заплетенные в косички волосы девочек. Хотел бы я знать, о чем она думает.

Она с помощью стержня привязывает к Отелю дверь какой-то хижины в лесу и стучит. Почти сразу ей открывает Элизабет с сияющей улыбкой и начинает засыпать ее вопросами, пользуясь минутами, пока не явилась Старшая со своими горничными. Потом приходят горничные и уводят детей в Лифтовый холл, а в Африканском вестибюле остаемся только мы вдвоем с Рахки.

Девушка разворачивается ко мне.

– Значит, Вайсс. Твоя фамилия Вайсс, а не Джонс. Твои родители что, работали здесь?

Началось.

– Я не знал, что нужно говорить, когда только что попал сюда. Я никогда не видел и не знал своих родителей.

Она вскидывает руки.

– Я столько времени пыталась разобраться, кто ты такой на самом деле и откуда у тебя твоя монетка, а ты, оказывается, сын человека, который здесь работал!

– Ты пыталась… что?

– Старшая горничная поручила мне наблюдать за тобой, оценить, не представляешь ли ты опасности. А теперь оказывается, что ты просто был одним из нас с самого начала.

Я ожидал от нее совсем другого тона. Ее голос звучит скорее позабавленно, как будто ее смешит такое стечение обстоятельств.

– Слушай, – говорю я, – значит, ты на меня не очень злишься?

Она качает головой.

– Ты сын Мелиссы Вайсс. Ну то есть да, я несколько злюсь, что понапрасну тратила силы на слежку за тобой, но наконец-то тайное стало явным. Если бы ты сразу сказал правду, я уверена, Агапиос и Старшая были бы счастливы принять тебя в наши ряды. – Она улыбается. – Вот увидишь, как они среагируют, когда узнают.

Мой желудок невольно сжимается, когда Рахки направляется к занавесу, чтобы перейти в соседний вестибюль. Она собирается им все рассказать. Это будет конец всему – если, конечно, они уже сами не дознались до правды.

– Не надо! – невольно вырывается у меня.

Рахки замирает на пороге.

Я подыскиваю слова, которые могли бы удержать ее от выдачи моей тайны и при этом не лишили бы меня ее доверия.

– Пожалуйста… не говори им.

Она склоняет голову на плечо.

– Почему бы и нет?

Я кусаю губу. Как мне хочется довериться ей! Если бы она только знала, зачем я здесь, уверен, что захотела бы мне помочь. Но Нико велел не доверять ей, и его предостережение стоит между нами с Рахки как каменная стена.

– Ты же не сказала тогда Старшей, что Сев спрятал меня у себя за окном, – говорю я. – Ты не выдала его. Теперь просто, пожалуйста… сделай для меня то же самое. Не говори никому обо мне.

Ее глаза сужаются.

– Ты что-то скрываешь.

Я молчу.

– Ну что же, – говорит она. – Скрывай, если хочешь. Но теперь, во всяком случае, знаешь, что Старик и Старшая горничная следят за тобой. И я – тоже.

Она уходит, и я остаюсь один с огромной тяжестью на сердце.

* * *

Дни в Отеле пролетают быстрее, чем я успеваю их считать. В них трудно ориентироваться: столько часовых зон мы то и дело перепрыгиваем туда-обратно. Единственный способ отсчета времени – это считать, сколько раз я ложился спать. Получается пять, а это значит, что до окончания моего испытательного срока осталось еще столько же.

Ночи становятся для меня с каждым разом все утомительнее. Сны мучают меня. Я карабкаюсь на ледник в Альпах с рюкзачком провианта на спине. Прорубаюсь сквозь лианы в тропическом лесу с помощью мачете. Я призываю такси свистком, сунув в рот два пальца, в городских бетонных джунглях. И всякий раз мой сон заканчивается в лифтовой Шахте, где я смотрю в черную пустоту. Такое ощущение, что бегаю на задания по всему миру двадцать четыре часа в сутки и когда бодрствую, и когда сплю. И при этом я до сих пор не разобрался, чем все эти воспоминания могут мне помочь в деле.

Разве что они мне уже помогли. Нико говорит, они с Севом не могут пока назвать точного дня, когда они устроят диверсию и я смогу проникнуть на 4-й этаж… Но он постоянно твердит, что час близок, нужно чуть-чуть подождать и быть готовым к действию, когда все случится.

Закончив утреннюю часть работы, я иду в почтовое отделение, чтобы отправить очередную пачку накопившихся открыток. Для этого их нужно закинуть в особые вакуумные трубы из стекла и металла. Ба и Кэсс, я уверен, постоянно страшно волнуются. Может, мои открытки и помогают мне чувствовать себя чуть лучше, а вот бабушку и сестру они наверняка только еще больше расстраивают.

Поле для адреса отправителя я оставляю пустым – как в свое время делал и мой папа. Впрочем, я все равно не знаю, какой адрес можно было бы сюда вписать. «Отель «Странник», 1001, г. Где-то, ул. Повсюду, Мир»?

Я подписываю открытку, купленную этим утром в Риме, и бросаю ее в трубу. Она стремительно улетает, и тут работник почтового отдела подзывает меня к себе и говорит, что в моем почтовом ящике есть для меня письмо. Я ушам своим не верю. Письмо? Я недоверчиво открываю ящик и действительно обнаруживаю там конверт с запиской.

Ну здорово. Рахки хочет вытянуть из меня еще какие-нибудь сведения о моих родителях. Хуже того – ей приспичило сделать это прямо на борту Банкетного корабля. Ох.