— Да-да, рассмеялся! — Зороастро мрачно взглянул на меня из-под густых бровей. — Нехорошо смеяться над силами, которых мы не понимаем.

Мы говорили об этом полушепотом, близко склонившись друг к другу. Нас связывало уважение к непознанному. Между тем другие рабочие о чем-то непринужденно болтали между собой. По негласному уговору мы с Зороастро не поделились с ними своими страхами. Мы чувствовали, что, если сделаем это, нас поднимут на смех. Люди, собравшиеся здесь, в государственном зале Палаццо Веккьо во Флоренции, в ожидании указаний маэстро, были в большинстве своем весьма искусными ремесленниками. Здесь были рабочие-поденщики, ученики и мастера-художники, некоторые из них — весьма ученые люди, изучавшие богословие, искусство и писания древних. Среди них, например, высокоодаренный Флавио Вольчи, пятнадцатилетний юноша, всего на несколько лет старше меня, но уже владевший древнегреческим и латынью.

Конечно, они стали бы издеваться над предзнаменованиями и предчувствиями, так взволновавшими меня и Зороастро.

Среди них нашлись бы и люди, подобные Фелипе, то есть следующие велениям церкви. Они бы сказали, что все это предрассудки, ибо любое зло можно одолеть с помощью молитвы.

А те, кто помещает в центр вселенной не Бога, а человека, тоже с презрением посмеялись бы над верой в магические силы. Но я чувствовал много общего между собой и этим невысоким, приземистым человеком по имени Зороастро, которого я уже достаточно хорошо узнал за два года, прожитые во Флоренции. Мы оба испытывали глубокое почтение как к естественным, так и к сверхъестественным силам, существующим в мире.

— Постараемся задержать его, насколько будет возможно, — предложил Зороастро. — По крайней мере, пока не минует тринадцатый час. Чтобы защитить его, мы должны сделать все, что в наших силах.

Я заметил, что Зороастро привязал красную нитку к распоркам давильного пресса, который он приспособил для растирания пигментных блоков и изготовления особых красок для нужд маэстро. В народе верят, что красная нитка отпугивает злых духов. Согласно легенде, давным-давно, в незапамятные времена, в самом начале мира, человек, устав от жизни во тьме и холоде, добыл с неба огонь. С тех пор любой красный предмет в доме человека или на его рабочем месте напоминает злым духам о том, что человек обладает властью над пламенем, способным сжечь их, и поэтому его оставляют в покое.

Помимо давильного пресса и других вещей Зороастро в зале Совета были установлены столы и подмости, перевезенные сюда из нашей мастерской в монастыре Санта-Мария-Новелла. На них стояли восковые и глиняные модели людей и лошадей, там же находился и сам картон, большей частью все еще прикрепленный к деревянным рамам. Несколько месяцев назад, в начале этого года, сюда привезли губки, смолу и штукатурку, чтобы подготовить поверхность стен. В течение последнего месяца центральная часть картона была перенесена на стену. Летописец, нанятый Никколо Макиавелли, секретарем Совета, написал рассказ о битве при Ангьяри — этой знаменитой флорентийской победе, — и маэстро было поручено изобразить эту битву. Опираясь на рассказ историка, мой хозяин придумал сюжет основной части картины — сражение за знамя. Это должно было символизировать дух Флорентийской республики, защищающей идеалы свободы от деспотической власти тиранов. Сцена эта была краеугольным камнем фрески, и все, кто смотрел на нее, были уверены, что, явленная наконец миру, она его ошеломит.

Как ошеломила меня, когда я впервые увидел ее.

Картина затягивала в себя. На ней были изображены кони и всадники, охваченные огромным напряжением, сошедшиеся в смертельной схватке. Вздыбившиеся, разъяренные кони и люди с искаженными ненавистью лицами и изогнутыми телами, пытающиеся уклониться от молотящих копыт.

Вихрь, водоворот.

Сбоку был изображен сбитый с лошади всадник с расколотым черепом. Над ним и другими павшими — копыта коней, топчущие раненых, которые ползут по земле. Лица участников кровавой резни перекошены спазмами ужаса, зубы оскалены перед лицом смерти. Воины режут и рубят друг друга, сцепившись в рукопашной. Они сражаются за знамя. Да, это был момент славы, но картина говорила скорее о жестокости людей, убивающих друг друга ради достижения цели.

Вечером того дня, когда очертания будущей фрески были полностью перенесены на стену, Фелипе, которого можно назвать самым практичным человеком на свете, долго стоял перед ней, а потом спросил у маэстро:

— Вы действительно хотите, чтобы люди приходили сюда и видели весь этот ужас?

— Ах, Фелипе! Неужели эта фреска вызывает у тебя только такие мысли?

Последовало молчание. Было известно, что маэстро никогда и ни с кем не обсуждает свои тайные намерения. Было также известно, что он ненавидит войну. Но для того, чтобы жить, ему нужен был покровитель; а покровители, наниматели и заказчики часто требовали от него изобретений, служивших войне. Так, может быть, он использовал эту картину для того, чтобы показать ужасную правду о войне?

— Если ты можешь увидеть, что изображено на картине, — сказал маэстро наконец, — то смотри на нее.

Теперь, когда я еще раз посмотрел на нее, в моей голове вспыхнула сцена в Переле — запах пролитой крови, страшное зрелище обезглавленного тела капитана дель Орте. Я снова почувствовал, какими скользкими были у меня пальцы, когда я привязывал коня. Увидел, что следы конских копыт на земле запачканы кровью.

— Приветствую, мастер Зороастро!

Мы обернулись. Маэстро да Винчи уже поднялся по лестнице с нижнего этажа, а мы и не заметили.

— Добрый день вам! — радостно обратился к нам маэстро. — Добрый день всем! Готовы приступить к работе?

Помощники и рабочие тепло поздоровались с ним.

— И тебе добрый день, Маттео! Ты здоров?

— Да, хозяин.

— Тогда начнем!

Зороастро взглянул на меня.

— На улице очень пасмурно, — сказал я тут же, надеясь, что, если мы немного задержим маэстро и потянем время, пока не пройдет тринадцатый час, как предложил Зороастро, тогда вред окажется уже не таким сильным. — Освещение плохое!

— Знаю. Во Фьезоле над холмами собирались тучи, да и Арно бурлила, когда я проезжал через нее.

— Так, может, подождем? — предложил я.

— Не стоит, пожалуй. — Он снял шляпу и положил ее на скамью. — Если все же начнется гроза, то освещение ухудшится, а не улучшится.

Стоял июнь, и дневной свет должен был быть ярким. Однако тот день выдался совсем не солнечным, хотя жарким и душным.

— Но при плохом освещении мы не увидим, тот ли кладем тон и…

— Мне не терпится начать! — оборвал он меня.

— Но…

— Хватит, Маттео! Прошу тебя.

Мы с Зороастро обменялись расстроенными взглядами.

Все сошлись у подножия центральной части фрески. Флавио Вольчи разлил вино, и мы подняли бокалы за маэстро.