Дома! Дома! Наконец-то! Ева-Лотта толкает садовую калитку. Там, в пекарне, — папа. В белой пекарской одежде он стоит среди своих противней. Большой, спокойный, как всегда. Стоит только подойти к нему поближе, как ты весь окажешься в муке.

Да, папа — такой же, как всегда, хотя мир вокруг переменился, и стал страшным, и в нем больше невозможно жить… Ева-Лотта опрометью кидается в объятия отца, прижимается к нему, крепко-крепко обвивает руками его шею, прячет залитое слезами лицо у него на груди и жалобно всхлипывает:

— Папочка, помоги! Старик Грен…

— Что случилось, доченька, что с ним такое?

А она отвечает совсем тихо, дрожа всем телом:

— Он лежит мертвый в Прериях.

Неужели это тот самый городок, который совсем недавно был сонным, спокойным, тихим?

Сейчас его не узнать.

За какой-нибудь час все переменилось. Городок жужжал, словно пчелиный улей. Полицейские машины приезжали и уезжали, телефоны звонили, жители обсуждали, строили догадки и предположения, волновались, спрашивали полицейского Бьорка, правда ли, что убийца уже схвачен. И озабоченно качали головами: «Вот ведь как нехорошо вышло с беднягой Греном… да-а-а… А впрочем, он и сам-то был не такой уж чистенький, так что, может, оно и не удивительно… хотя все же… Вот ужас-то какой!»

Огромные толпы любопытных устремились в Прерии. Но вся территория вокруг Усадьбы была оцеплена и никого не пропускали. Полиция удивительно быстро перебросила туда своих людей.

Расследование было в полном разгаре. Все фотографировалось, каждый метр земли исследовался, все заносилось в протокол. Оставил ли преступник хоть какие-нибудь следы? Нет, ничего! Если что-нибудь и было, все смыл проливной дождь. Даже окурка не осталось. Судебный врач, обследовавший тело, мог только установить, что Грен убит выстрелом в спину. Бумажник и часы его остались целы. Очевидно, убийство было совершено не с целью ограбления.

Комиссар уголовной полиции хотел поговорить с девочкой, которая обнаружила тело, но доктор Форсберг не разрешил. Девочке надо успокоиться и прийти в себя, сказал он. Как ни тревожила комиссара такая задержка, пришлось повиноваться. Во всяком случае, доктор Форсберг смог ему рассказать, что девочка плакала и часто повторяла: «Он в зеленых габардиновых брюках!» Очевидно, она имела в виду убийцу.

Но нельзя же рассылать по всей стране описание примет, где будет значиться лишь пара зеленых габардиновых брюк! Даже если девочка видела именно убийцу, в чем комиссар не был убежден, тот к этому времени наверняка успел переодеться. И все же на всякий случай комиссар разослал во все полицейские участки телеграммы с указанием следить за всеми подозрительными габардиновыми брюками. Оставалось только продолжать расследование и ждать, пока девочка настолько поправится, что с ней можно будет обстоятельна поговорить.

Ева-Лотта лежала в маминой постели. Более безопасного места она не могла себе представить. Приходил доктор Форсберг и дал ей лекарство, чтобы она хорошо спала и не видела страшных снов. К тому же мама и папа обещали сидеть около нее всю ночь.

И все равно… Назойливые мысли путались в голове у Евы-Лотты. Зачем только она пошла в эту Усадьбу! Теперь все разбито. Никогда в жизни ей уже не будет весело. Да и как веселиться, когда люди поступают так плохо друг с другом! Конечно, она и раньше знала, что случаются такие вещи, но знала не так, как сейчас. Подумать только: еще вчера они с Андерсом дразнили Калле и говорили об убийцах, как о чем-то смешном, даже подшучивали! Сейчас ей становилось не по себе при одной мысли об этом. Больше она никогда так не будет делать! О таком нельзя даже в шутку говорить, потому что можно накликать беду и все произойдет на самом деле. А вдруг это она виновата, что Грена… что Грена… нет, она не хочет об этом думать. Но она теперь станет совсем другой, да, да, обязательно! Она станет немножко женственнее, как тогда сказал дядя Бьорк, и никогда больше не будет участвовать в войне Роз — ведь именно из-за этой войны Ева-Лотта оказалась замешанной в ужасном… Нет, лучше не думать, а то голова лопнет…

Все, с войной роз покончено. Она никогда не будет больше играть. Никогда! Ой, до чего же будет скучно!

Глаза Евы-Лотты опять наполнились слезами, и она схватила мамину руку.

— Мама, я чувствую себя такой старой, — сказала она плача. — Как будто мне пятнадцать лет!

Потом Ева-Лотта уснула. Но, прежде чем погрузиться в целительный сон, она вспомнила про Калле. Что он думает обо всем этом? Калле столько лет выслеживал преступников — что он делает сейчас, когда на самом деле появился убийца?

* * *

Весть об ужасном событии застала знаменитого сыщика Блюмквиста за прилавком отцовского магазина. Он как раз заворачивал покупателю две селедки в газетную бумагу; в этот момент в лавку на всех парусах влетела фру Карлссон с Плутовской горки, нафаршированная новостями. В две минуты лавка превратилась в кипящий котел — вопросы, восклицания, крики ужаса… Торговля прекратилась, все окружили фру Карлссон. А она тарахтела без умолку, рассказывая все, что знала, и даже больше.

Знаменитый сыщик Блюмквист, человек, призванный охранять безопасность общества, стоял за прилавком и слушал. Он ничего не говорил. Он не задавал вопросов. Он стоял будто парализованный. Выслушав основное, он незаметно выскользнул в кладовку и уселся на пустой ящик.

Калле сидел там долго. Вы полагаете, он разговаривал со своим воображаемым собеседником? Действительно, момент как будто подходящий! Но нет, он ни с кем не разговаривал. Он думал.

«Калле Блюмквист, — думал он, — ты тюфяк. Обыкновенный драный тюфяк, вот ты кто! Знаменитый сыщик? Да из тебя такой же сыщик, как из старой рогатки — ружье! В городе могут происходить самый ужасные преступления, а ты стоишь себе за прилавком и заворачиваешь селедку. Что ж, продолжай в том же духе, хоть какая-нибудь польза от тебя!»

Так он сидел, положив голову на руки, погруженный в мрачные раздумья. Ну почему имекно сегодня он должен был помогать в лавке? Ведь иначе Андерс послал бы его, а не Еву-Лотту. И тогда убитого обнаружил бы Калле. А может быть, он пришел бы как раз вовремя, чтобы предотвратить преступление и с многочисленными увещеваниями препроводить преступника за решетку? В общем, так, как он это обычно делал…

Но тут же Калле со вздохом вспомнил, что он это делал лишь в воображении. Вдруг Калле полностью осознал все, что произошло, и случившееся потрясло его настолько, что он сразу потерял всякое желание быть знаменитым сыщиком. Это не убийство понарошку, которое можно с блеском разоблачить, а потом сидеть и хвастаться перед воображаемым собеседником. Нет, это действительность, настолько страшная и отвратительная, что Калле почти стало нехорошо. Он презирал себя за это, но он радовался, искренне радовался, что не был сегодня на месте ЕвыЛотты. Бедняжка Ева-Лотта!

Калле решил уйти из лавки не спрашиваясь. Ему было совершенно необходимо поговорить с Андерсом. О том, чтобы прорваться к Еве-Лотте, он и не мечтал, фру Карлссон, причитая, сообщила, что «булочникова девочка еле жива, и у нее врач», и теперь об этом знал уже весь город.