Она проводила посыльного и вернулась к гостям.

– Кому насвистели про ангишвану?[79]– строго спросила Ляля.

Девицы испуганно молчали, молодые налетчики забожились «варнацкой честью»[80], что никому о вечеринке не рассказывали.

– Я Блестящему трекнул, – объяснил Тыхтун. – Он – мой законный киней[81], ссученному не ляпнет.

– Блестящий не ляпнет, – согласилась Ляля. – Выходит, свой на огонек бежит.

Она посмотрела на девиц:

– Ну, а вы что зашухерились, будто урны?[82]Не в клюкве пред патлатым жметесь[83]. Филя, держи мазу, слабай забавам на пьендросе![84]

– Момент! – весело кивнул Музыкант и ударил по клавишам. – Эх, пошли работнички да по ступенькам![85]– Он кивнул Вале и Зине: – Что лабухнуть[86]прикажете, принцессочки?

– Веселенькое! – пискнула Валя.

– Веселенькое? Разудаленькое?.. А вот хотя бы прямо в цвет:

Сколько бы я, братцы, ни сидел,

Не было такого, чтоб не пел:

Заложу я руки в брюки

И пою романс от скуки —

Что тут будешь делать, коли сел!

Если ж дело выйдет очень скверно,

То меня убьют тогда, наверно.

В рай же воры попадают

(Пусть все честные то знают) —

Их там через черный ход впускают.

В рай я на работу тоже выйду,

Возьму с собой отмычки, шпалер, выдру[87]—

Деньги нужны до зарезу,

К Богу в гардероб залезу —

Я его на много не обижу.

Бог, пускай, карманы там не греет,

Что возьму, пускай не пожалеет.

Вижу с золота палаты,

На стене висят халаты[88].

Дай нам Бог иметь, что Бог имеет.

Иуда Искариот в раю живет.

Скрягой меж святыми он слывет.

Ох, подлец тогда я буду,

Покалечу я Иуду —

Знаю, где червонцы он берет!

Филька проглотил рюмку портвейна и готов был продолжить, как в оконце вновь постучали. Ляля вышла встречать гостя.

Послышался ее удивленный возглас, и вскоре перед компанией предстал улыбающийся Фрол.

– У-у, знатный варнат![89]– протянул он.

– Так это ты, Федя, тубан учинил?[90]– покачал головой Тыхтун.

– Ну, послал собачку[91]срисовать, чем на вашей малине пахнет, – пожал плечами Фрол.

Он подошел к каждому мужчине и подал руку[92]. Здороваясь с Тыхтуном, Федька кивнул на карты:

– Талан на майдан[93], Коля! Никак с бабами в стирке мечешь?[94]Стареешь, кореш.

– Баловство, – поморщился Тыхтун.

Компания дружно рассмеялась.

– Прошу к столу, Феденька, – хлопотала вокруг Фрола Ляля. – Притомился, небось, с дороги-то?

– А кто тебе набаял, что я с дороги? – сощурился Фрол.

– Как же, почитай, с месяц ни слуху, ни духу. Видать, в кочевку подался.

– Каждый свой интерес имеет, – принимая из рук Ляли стопку водки, проговорил Федька. – Мне по душе дороги дальние, людишки новые. Что в городе-то творится?

– Жихтарим помаленьку, плывет лодочка блатная, – отозвался Тыхтун. – Вот только Ленька Басманчик сгорел, повязали его легавые.

– Допрыгался, значит? – нахмурился Фрол.

– Фраера трекают, будто он поначалу в допре парился[95], а потом его на гепеушную кучумку[96]перевезли.

– Неужто сычи чертовы[97]сами не управились? – поднял брови Федька.

– Так они нам рапортов не пишут! – рассмеялся Володька.

– И без рапортов ясно: падлу чекисты готовят, – ухмыльнулся Фрол. – Иначе к чему Басмана к себе тягать? Не того полету он птица.

– Как сказать, – не согласилась Ляля. – Паренек он деловой.

– Может, и так, – пожал плечами Федька. – Да только с его «делами» у легашей запарки-то не будет: любил Басман пофорсить, тузом покорячиться[98]. Чего фараонам мудрить? Сыч накрапает исповедь, и – поволокут пред светлы очи патриарха[99].