Он вдруг рассмеялся – коротким, хриплым смешком, от которого по шее рассыпались мурашки – будто он смеялся мне прямо в ухо.

– Я сейчас представил себе, как мы заходим с тобой на эту выставку – ты в этом костюме и я со стояком. Представляю, какой мы произведем фурор.

Я прокашлялась, наконец-то хоть немного приходя в себя после его «предложения».

– Не знаю, как я в этом костюме, но тебе точно придется идти со стояком. Потому что я не собираюсь делать никакой мин…

Нетерпеливо рыкнув, он притянул меня к себе за шею, утопив мое возмущение в очередном жарком поцелуе, одновременно стягивая с моего плеча куртку и пытаясь расстегнуть пуговки на крохотном платьице «горничной»…

– Что… что ты делаешь? – вырвавшись из поцелуя и отбив его руки, я изо всех сил пыталась восстановить дыхание.

– Тебе все равно надо переодеться… – Матвей притянул меня обратно…

И тут уже я хихикнула, глянув на его лицо вблизи.

– Что?  – он недовольно нахмурился, явно не понимая, с чего такое веселье, когда у человека в штанах все горит и просит совсем другого отношения.

– У тебя… у тебя рот в помаде… красной… от меня… – сложившись пополам, я смеялась уже в открытую…

– А чтоб тебя! – выругался он, отгибая зеркало … и включая подсветку. – Вот теперь точно «пересидим»… Ничего-ничего, дома отработаешь… Сегодня точно не отвертишься… – бормотал сердито, пытаясь руками стереть стойкую помаду с лица – безуспешно, судя по тому, как росла интенсивность его ругани. – Дай что-нибудь! У тебя ж наверняка есть какая-нибудь хрень…

Я порылась в сумке, вытащила пачку мокрых салфеток и, уже икая от смеха, предложила ему одну.

– Если не сотрется, я тебе устрою… – не договорив, он выхватил ее из моих рук и принялся с таким неистовством тереть свое почти-бородатое лицо, что мне даже жалко его стало.

– Дай, помогу… – я отдышалась, вытащила новую салфетку, встала на колени и чуть пригнувшись под низкой крышей, принялась помогать ему, аккуратно стирая следы ярко-алой помады.

Донской странно замер, откинув голову на сиденье, и под его пристальным взглядом мои движения постепенно становились все более заторможенными, руки более тяжелыми – будто он погружал меня в какой-то гипноз…

Наконец, я совсем остановилась и опустила глаза, комкая в руках испачканную салфетку.

– Что-то не так?

Он еще помолчал, потом поднял руку и провел костяшками пальцев по моей щеке – поразив меня контрастом их прохлады и жаром моей собственной разгоряченной кожи. Пальцы спустились к подбородку, подняли за него мое лицо.

– Очень многое, Максимова. Очень многое не так.

Резко отпустив меня, он вышел из машины. Я тут же выскочила следом – сама не знаю, почему.

Хотя вру, знаю – мне безумно хотелось, чтобы он все же договорил. Чтобы конкретно и популярно объяснил, что именно не так. И желательно, без своих вот этих вот своих хамских шуточек.

– Матвей… – начала было, но меня перебил окрик со стороны угла здания – женский, высокий и немного визгливый.

– Мэтти! Дорогой! – мы оба оглянулись – прямо на нас неслась полная дама в накинутом на плечи мексиканском пончо и с совершенно лысой головой. – Только не говори мне, что ты тоже куришь!

– В машину! Быстро! – зашипел мне Матвей и только сейчас я заметила, что стою без куртки.

Во всей своей красе порнографической горничной.

Мы немного замешкались, и через секунду прятаться было поздно.

Подлетев к нам, лысая дама резко остановилась, уставившись на меня, и только тут я увидела, что она не лысая, а наголо обритая, с набитой через всю голову – от лба и до шеи – татухой, напоминающей драконий гребень.

– Здравствуй, Аля, – обреченно сказал декан.

Ой, мамочки… Я шагнула назад, пытаясь как-то слиться с машиной – благо и она, и мое платьишко черные. Если не считать передника.

Вот теперь, поняла я, мы влипли по полной.

Ничего не поможет – никакие доказательства, никакие уверения, что это ошибка, что просто вот такой конфуз случился. Завтра все, кто имеет к нам с деканом хоть какое-то отношение, будут знать, что я – проститутка, что декан снял меня в одном из городских борделей, и только ради собственной репутации выставляет своей невестой…

Всё. Столичная жизнь моя кончена, можно смело уезжать домой.

– Но Мэти… – прошептала вдруг художница – таким восхищенным голосом, что я невольно вздернула голову. – Это же гениально! Деконструкция как она есть! Даже я бы не додумалась!

– Эээ… – начал было Донской, переглянувшись со мной, но Аля не слушала, явно погруженная в свои собственные представления о происходящем.

– Или это ты придумала, девочка? А, впрочем, неважно! Но какой эпатаж! – оглядывая меня, художница возвела руки к небу. – Какая экспрессия! А эти сетчатые чулки – будто рваные? А размазанная по лицу помада? Это же чистый постмодерн! Да и нарядиться до такой степени откровенно в пику всем подозрениям и сплетням… Так держать, девочка! Твое тело – только твое! Как хочешь, так и одевайся, и пусть шовинисты подавятся своей ненавистью!

Она вдруг замолчала. Сделала горестное лицо и покачала головой.

– Увы, не поймут. Не у нас. Нельзя!

Я уже смотрела на нее с опаской – как на пока еще спокойную, но грозящую стать буйной сумасшедшую.

– Что… нельзя?

– Нельзя метать твой бисер перед свиньями. Твое воззвание уйдет в никуда – не поймут, не оценят… ЗАКЛЕЙМЯТ!

Последнее слово она произнесла с такой торжественностью, что я даже прониклась, чувствуя, как меня приобщают к чему-то великому.

– Забирай ее домой, Мэтти! Я не могу позволить тебе утопить этот замечательный цветок в дерьме!

– Но… – я не знаю, что хотел сказать декан, но Аля была непреклонна, выставив руку ладонью вперед.

– Я скажу всем, что виделась с твоей милой невестой, и отныне буду затыкать рот каждому, кто посмеет даже заикнуться о том, что она женщина легкого поведения. Прощайте!

Художница развернулась и с высокой поднятой головой поплыла обратно – туда, откуда появилась, похожая на маленького, кругленького, забывшего как летать дракона.

– Что это было? – прошептала я, вконец напуганная.

– Не знаю, – честно признался Донской – тоже шепотом. – Но, похоже, нам поверили.

– Это замечательно, – я прокашлялась, заставляя себя повысить голос. – И что теперь?

Он медленно повернул ко мне голову и оглядел с ног до головы – будто смаковал взглядом. Потом широко и хищно улыбнулся.

– Теперь… мы поедем ко мне… И устроим уборку.

Умом я, конечно, понимала, что все это игра. Я делаю вид, что убираюсь, он делает вид, что не обращает на меня внимания. Потом я начинаю убираться все эротичнее, наклоняюсь все ниже… а он все еще не обращает на меня внимание.