Янн снова принялся рассматривать Марианну: черты ее лица, волосы, в которых играли блики света, руки, никогда не утрачивающие тепла. «Да, — решил он, — самое мудрое, что может сделать мужчина, — это забыть свои глупые фантазии о стремлении к власти и вместо этого всецело отдаться женщине. Погрузиться в нее».

Он не в силах был отвести взгляд от Марианны. Сильнее, чем когда бы то ни было, Янна охватило чувство, что перед ним — Дама Озера, и он приготовился принять от нее поцелуй вечности.

Сейчас, состарившись, Янн лучше, чем прежде, понимал суть легенды о Мерлине и Вивиане: женщины умеют любить и эта любовь бесконечно возвышеннее и глубже мужского начала и его жажды власти.

Янн вообразил, как прекрасно было бы осознавать, что Марианна будет любить его и за порогом смерти.

Когда Марианна встала, в два шага преодолела разделявшее их короткое расстояние и протянула ему руку, ей показалось, что Янн преподносит ей всего себя почтительно и смиренно, словно королеве.

Две тени на берегу источника слились в одну.

Спустя неделю, когда Марианна учила с Паскаль французские слова и одновременно готовила ужин, Эмиль притащил аккордеон. Красный аккордеон с девяноста шестью кнопками — на нем вот уже много лет никто не играл, судя по пористым желобкам на мехе. Эмиль полагал, что из-за болезни Паркинсона играть на нем больше не сможет. Не могла бы она?..

Когда Эмиль растянул мех, аккордеон жалобно захрипел; клавиши отказывались издавать верный тон.

Она взяла аккордеон, надела на плечи кожаные ремни, расстегнула пряжки, сжимавшие мех, просунула левую кисть под басовый ремень и нажала на воздушный клапан, чтобы растянуть мех, не издав при этом ни звука. Казалось, инструмент сделал выдох.

Марианна свела мех. Теперь аккордеон сделал вдох. Глотнул тяжелого, живительного воздуха. Ее безымянный палец поискал и нашел шершавую, выпуклую кнопку среди девяноста шести других на левой клавиатуре — ноту «до». Она переключила одну из пяти регистровых клавиш.

Вдох.

Очень осторожно она нажала на «до». Теперь оставалось только потянуть мех влево и… Но она не решилась.

— Вот как, значит, — проворчал Эмиль. — Говорят, истинный характер женщины можно узнать по тому, как она играет на каком-нибудь инструменте. Одна читает ноты, как книгу. Холодно и рационально. Другая вкладывает душу в каждый звук. А некоторые бывают жестоки оттого, что музыка — их единственный возлюбленный. Только музыке они открывают себя, только ей дарят страсть, только с музыкой борются, стремясь одержать над нею верх. У таких женщин нет никого ближе музыки, ближе инструмента, которым они владеют, подчиняя себе своего единственного возлюбленного. А как вы станете играть на аккордеоне?

— Никак. Мой муж считает, что это неприлично, а потом, он не любит громкой музыки.

Эмиль удивленно хмыкнул.

— Простите, что вы сказали? Ваш муж? Вы замужем?

В кухне слышалось только тиканье напольных часов.

— Вы ведь убежали от мужа, правда? — нарушила молчание Паскаль.

— Скорее от самой себя, — глухо произнесла Марианна.

— А Янн знает, что вы…

— Нас это не касается, — перебил жену Эмиль.

— Вы его разлюбили? — осторожно осведомилась Паскаль.

— Я просто устала, — ответила Марианна и сняла аккордеон.

— А он знает, что вы здесь? — спросил Эмиль.

Марианна покачала головой.

— Думаю, вы хотите сохранить все в тайне, — заключил бретонец.

Она кивнула. Марианне стало стыдно; она почувствовала себя обманщицей, авантюристкой.

Эмиль Гуашон потер подбородок здоровой мозолистой рукой.

— Ну хорошо. Забудем.

Потом он снова поманил Марианну в гараж.

Светло-голубая «веспа» теперь смотрелась хоть куда: вычищенная, смазанная, заправленная. Эмиль привел мотороллер в порядок.

— Это модель «Веспа-пятьдесят», можно только нажать на газ или затормозить. Аккордеон слишком тяжелый, чтобы таскать его по лесу. Я одолжу вам эту штуку на… — он замялся, — на сколько хотите.

В кухне Паскаль вела себя так, будто и вправду забыла удивительную новость. И Марианна боролась с собой, испытывая искушение все ей рассказать.

Внезапно все вернулось: Лотар, угрызения совести, чувство вины, оттого что она убежала, не объяснив ему, почему она от него отдалилась и больше не хочет жить прежней жизнью.

После того как из «Ар Мор» ушел последний посетитель, Марианна, вопреки своему обыкновению, не выпив рюмку «kalva» и пропустив ежедневный урок французского с Жанреми, исчезла у себя в комнате. Она лежала в темноте, неотрывно глядя на потолок и следя за игрой лунных лучей. А потом решительно, рывком, спустила с постели ноги. Дыхание перехватило, словно она оказалась в стремительно падающем лифте.

Она погладила аккордеон. Мех вздохнул. Прозвучал слабый, неверный аккорд. Она прислушалась. Не может такого быть. Ни один аккордеон не играет сам по себе. На инструменте мерцал лунный свет.

Половина третьего. До восхода оставалось еще три часа.

Марианна натянула джинсы поверх ночной рубашки и набросила кожаную куртку цвета зеленого бутылочного стекла. Потом взяла аккордеон и тихо выскользнула на мол.

Кот, свернувшийся клубком на сиденье «веспы», заметив ее, приподнялся. Глаза у него горели во мраке ночи.

Марианна закинула аккордеон на плечо. Он тяжело повис у нее на спине. Кот уставился на нее.

«Он тебя ни о чем не спросит». Но Марианне показалось, что этот кот вполне на такое способен.

А потом она уехала прямо в ночь. Ей не встретилась ни одна машина, ни один велосипедист, даже ни одна чайка; Марианна слышала лишь отчетливое гудение мотороллера, ощущала вкус ночной росы на губах и чувствовала, как ночная прохлада дотрагивается до ее голых лодыжек, забираясь под одежду. Аккордеон всем своим весом тянул ее назад, на каждой крохотной кочке мех, казалось, растягивается и вновь сжимается. И каждый раз раздавался все тот же вздох, слышался все тот же слабый аккорд.

Стоя на гребне пляжа Таити, глядя в черно-синюю гладь Атлантики, ощущая одни лишь звезды над головой и один лишь песок под ногами, она сняла аккордеон с плеч, перевернула, перевесила на грудь.

Выдох. Вдох.

Она всегда любила ля-минорную тональность. Она поднялась на две кнопки выше от ноты «до».

Выдох. Вдох.

Она не играла целую вечность — сорок… нет, сто лет.

Марианна передвинула безымянный и указательный пальцы ниже и растянула мех. Откуда-то из глубин инструмента в ночь излился меланхолический аккорд, возвышенный, торжественный и громкий. Ее живот, ее сердце откликнулись ему дрожью.