Жанреми, Симон и мясник Лоран из «Антрмарше» сбили беснующегося Сержа с ног и заперли в холодильной камере вместе с запасами барабульки и недопеченных багетов.

Музыканты со сцены пригласили собравшихся станцевать гавот, бертонский хоровод, который получается, только когда танцуют все, все со всеми. Старичок — со своей щеголяющей пирсингом племянницей, бургомистр — с деревенской вдовой, которой вечно перемывают косточки, ее любовник — с женой священника. И все танцуют, сцепившись мизинцами. Мужчины подпрыгивают, женщины кружатся вокруг них одновременно и кокетливо, и нерешительно.

Партнером Паскаль оказался судовой механик из Рагене; он спросил, не одолжит ли она ему добрую ведьму, которую как раз обучает, — чтобы она привела в порядок его сад. Паскаль предположила, что речь о ее садовых граблях, и согласилась, но на всякий случай предупредила, что ей нужно предварительно обсудить это с мужем. Падриг за барной стойкой непрерывно отпускал желающим маленькие бутылочки шушенна, а Жанреми смотрел, как Лорин склоняется к одному из тех парижан, что каждый июль снимают в Порт-Манеке дорогие виллы. Из тех чиновников в дорогих костюмах.

Жанреми с трудом сдерживался, глядя, как Лорин улыбается и кивает парижанину в стильном пиджаке, а тот пожирает ее глазами. Он толкнул Падрига в бок.

— Сходи-ка спроси этого урода, что он хочет выпить.

— Урода? Да он красавчик! — пробормотал Падриг и, пошатываясь, двинулся к наглецу.

Жанреми вспомнил все цветы, которые тайно покупал Лорин. Они теперь лежали в холодильнике, рядом с письмами, которые он писал, с комплиментами, которые так и не решился произнести.

Колетт положила руку на руку Сидони. Ее пальцы обхватили пальцы старой подруги.

Увидев их вместе, заметив выражение их лиц, выдававшее то, что не осмеливались сказать вслух уста, Симон не нашел в себе мужества пригласить Колетт на танец. Он вернулся на борт «Гвен II», унося с собой подарок, который хотел сегодня вместе со своими чувствами положить к ногам Колетт. С последней, отчаянной уверенностью он осознал, что Колетт никогда не станет его гаванью. Сердце Симона разорвалось надвое, как якорная цепь.

После полуночного фейерверка гуляки быстро разбрелись. Мол лежал, словно утомленная возлюбленная, у которой нет сил даже прикрыть простыней свое изнывающее от прикосновений тело. Марианна искала стаканы и бокалы, которые посетители оставили под кустами или забыли на парапете набережной; Янн помог отнести в «Ар Мор» стулья и сейчас сидел с Жанреми за стаканчиком кальвадоса.

Последние бокалы она нашла на опустевшей сцене. Марианна поставила на пол поднос. А потом вышла на середину сцены.

В ней зазвучала песня, которую она сыграла морю, песня о сыне луны. Она стала напевать эту мелодию, воображая, что на ней красное платье и что она играет на аккордеоне. Представляя себе, как потом разгоряченные, улыбающиеся слушатели оборачиваются к ней и аплодируют. Она открыла глаза, и ей стало стыдно, ведь это была неосуществимая мечта.

Янн вышел из дверного проема «Ар Мор», стоя в котором наблюдал за Марианной, протянул ей руку и помог спуститься со сцены. Он привлек ее к себе с силой, которая так ее восхищала. Вплотную. Его тело излучало тепло, и Марианна ощущала это тепло не только кожей, но и глубже. Потом Янн Гаме нежно провел пальцами по ее щекам. Приблизил свой рот к ее губам. Она решила, что не отшатнется, а если бы и попыталась отпрянуть, он бы ее не отпустил. А потом Янн ее поцеловал.

Марианна закрыла глаза, открыла, закрыла снова и отдалась его поцелуям, поцеловала его в ответ, ее охватила жажда целовать его снова и снова. Она походила на опьянение, экстаз, и Марианна не имела сил ей противиться. Только когда она замерзла, они разжали объятия и перестали искать губами друг друга.

Это было мучительно-прекрасно, и, пытаясь различить во взгляде Янна скепсис и настороженность, она видела лишь желание.

Янн отнес найденные бокалы в кухню.

Взглянув на себя в зеркало за полками барной стойки, она на миг увидела молодую девушку, какой была когда-то. Ее губы рдели от поцелуев.

— Я должен тебя написать, — прошептал Янн, подходя к ней сзади. Повторил извиняющимся тоном, словно эта настойчивость пугала его самого: — Должен.

Янн и Марианна молча, прильнув друг к другу, взбирались по ступенькам лестницы к ней в «раковину».

Наверху под крышей было тепло; июльское солнце успело как следует нагреть мансарду. Янн зажег семь свечей, которые Марианна еще утром поставила на подоконник.

— Я вижу тебя, — прошептал Янн.

— Темно, ничего не видно, — прошептала в ответ Марианна. В голове у нее воцарилась пустота; о, как ей хотелось переспать с этим мужчиной, во что бы то ни стало. Но все-таки ей было страшно.

Перед ее внутренним взором предстало лицо Лотара. Она усилием воли вытеснила его из памяти. Закрыла в пустой комнате и проглотила ключ. Эта ночь навсегда разлучит ее со всем, что еще оставалось в ней от прежней жизни.

— Я вижу тебя сердцем, — сказал Янн и снял очки. Потом взял блокнот и угольный карандаш.

— Je t’en prie. Прошу тебя.

Она села на пол у окна, прислонившись спиной к стене. Янн зашелестел карандашом по бумаге. Он не различал ее и все-таки видел. Он нарисовал ее анфас. Подошел ближе. Она закрыла глаза. Представила себе, как Янн ее поцелует, прижимаясь губами к ее губам, и она жадно ему ответит.

Янн извел двадцать листов. Все в ней казалось ему неповторимым. Глубоким. Настоящим. Он рисовал Марианну такой, какой ее ощущал.

Она задула свечи. Теперь она была на острове. На собственном Авалоне.

Все остальное утратило смысл: время, пространство, место.

Марианна расстегнула блузку.

Янн наклонился и включил маленькую лампу в стиле модерн, стоявшую на ночном столике.

Марианна поспешно запахнула блузку. Янн замедленным жестом взял ее руки в свои. Отвел ее руки. Его пальцы расстегнули пуговицы на ее блузке, она ощутила их тепло на своей коже. Он глубоко вдохнул и приник взглядом к ее глазам. Ей было так страшно.

— Mon amour… — прошептал он и придвинулся к ней, жадными пальцами помогая расстегивать оставшиеся пуговицы, и когда их руки соприкоснулись, на ее острове поднялась буря. И развеяла ее страх.

Марианну охватило невероятное нетерпение.

— Сейчас, — простонала она, — maintenant!

Они не столько раздевали друг друга, сколько срывали друг с друга одежду, не столько ласкали, сколько впивались друг в друга, и Марианна смотрела, целовала и прикасалась, она хотела одновременно попробовать и испытать все. Глядеть на Янна, созерцать Янна, целовать Янна, привлекать Янна к себе, гладить его по волосам, по лицу, прижимать его руки к своему телу, ощущать его запах.

Несомненно, он хотел увидеть ее обнаженной. Он ее хотел.