— Капитан, это не я!

Рауд посмотрел на это глупое молодое лицо с редкими усишками, злясь на самого себя за внезапно утраченную способность думать. Не ударься он головой, он бы понял все намного раньше.

— Врешь, — Сквозь зубы процедил капитан.

С самого первого дня, с той драки в таверне Эхоры, с жалобного стона о наказании от отца — все было продумано и рассчитано до мелочей. Подвел только родной язык, сорвавшийся с уст в неподходящий момент…

Он должен был догадаться сразу. Должен был запереть новичка где-нибудь в трюме и не дать нагадить. Должен был думать головой, а не задницей!

“Что ж, Флетчер, я действительно тебя недооценил” — мысленно подметил Рауд, чувствуя, как пальцы смыкаются на рукояти сабли.

— Юрссон, отпусти его, — Приказал капитан.

Оружие со звоном выскользнуло из ножен, моряк улыбнулся и отступил на шаг назад.

— Капитан, прошу..! — Взмолился Ятес.

Глазищи юной мрази напоминали блюдца, губы скривились от страха, лопоча какие-то мольбы и просьбы. Рауд их уже не слышал — его занимало только то, что с коком нужно закончить побыстрее. Как-никак, кирацийцы подходили все ближе, а значит, следовало хоть как-то подготовиться к абордажу. Хотя бы собрать всех, кто еще мог сражаться.

— На колени, — Отчеканил Рауд.

— Нет, капитан, пожалуйста…

— Ну как хочешь, — Хмыкнул Рауд, поднимая саблю.

В юности он просто обожал такие удары — просто, сильно, хоть и не слишком изящно. Сабля — хорошее оружие, отсекает голову на раз-два, не говоря уж про конечности.

Вот и предатель Ятес не стал исключением — его голова с глухим стуком ударилась о доски и покатилась в сторону, следом рухнуло и тело, заливая кровищей все вокруг.

На труп Рауд даже не посмотрел — у него и без этого хватало срочных дел, требующих внимания.

*

— Какой по счету? — Улыбнулся Атвину Джеррет, боковым зрением изучая вражеский корабль, на котором, видимо, осталось так мало солдат, что они даже не пытались садануть по “Королеве Этиде” из пушек хотя бы еще разок.

— Третий, — Отозвался адъютант.

Гвойнский галеон горел и дымился, но и возни на палубе было немало — должно быть, капитан Орнсон действительно везунчик!

— Не расслабляемся, господа, — Повернулся к экипажу Джеррет, — Эти гвойнцы — народ живучий. У нас есть все шансы на победу, если мы покажем все, на что способны.

— Покажем! — Подхватили голоса, — Нечего было к нам лезть!

Джеррет поймал взглядом улыбку Атвина и ухмыльнулся ему в ответ:

— Не подведи меня.

Спустя несколько минут воодушевленного молчания и привычной сосредоточенной возни с оружием, абордажные крюки взмыли в воздух и приземлились где-то у гвойнцев.

Нопперт вновь провозгласил что-то воодушевляющее, а Джеррет на мгновение закрыл глаза и подставил лицо прохладному ветру, насквозь провонявшему дымом и гарью.

— Приготовиться! — Услышал он, открывая глаза.

А каким по счету этот абордаж был для него?

Потом надо будет как-нибудь сосчитать.

*

Сбрасывать абордажников обратно в воду сроду не было простым занятием, а уж когда их настолько много — тем более. Рауд перерезал веревки, бил в морды, махал саблей, и все это — практически одновременно, без единой передышки и возможности осмотреться по сторонам.

Кирацийцы лезли изо всех щелей, словно рой насекомых, внезапно решивший обглодать тебя до костей. Рауд почти сразу потерял им счет, может, даже к лучшему — ничего не отвлекало от непосредственного сражения. Махать клинком у него всегда выходило лучше, чем думать, хотя временами мозги так и норовили возобладать над руками.

Все бы ничего, только Флетчеровы ребята гвойнцам ничем не уступали — видно, что капитан им спуску не давал, дрессировал днем и ночью. Рауд чувствовал себя обманутым дурачком на базаре — мало того, что легендарный адмирал забросил к нему в экипаж крысу, он еще и превзошел его в непосредственном сражении, в выучке солдат, во всем!

Рауд продолжал сражаться, руки и ноги двигались сами собой, в то время как глаза уже ничего не видели, а уши не слышали. Истинный капитан должен уметь принимать поражения с поднятой головой, и Рауд всегда знал, что у него хватит на это сил, но когда ты разбит в пух и прах, когда твой корабль превращен в руины, а от твоей команды не осталось почти никого — разве можно принять такой разгром?

Теперь он не мог вернуться в ка-Гвойн живым. Дома у Рауда не хватит сил посмотреть в глаза даже бездомному, не говоря уж о Гурде или дядьке. Кому нужен воин, принесший острову такой позор?

Выход мог быть только один, и Рауд удивился тому, как просто ему далось это решение — а ведь раньше он думал, что любит жизнь всем сердцем и считал, что распрощаться с ней не сможет ни при каких условиях. Теперь все это казалось далеким прошлым, юношеской блажью, не более того.

Мужчина должен идти на смерть с улыбкой. Так он хотя бы не умрет побежденным.

Сабля Рауда в очередной раз разрезала чью-то мягкую плоть, завязла в теле и наконец освободилась, заливая кровью и без того испачканные доски. В том человеческом месиве, которое сейчас представляли из себя остатки палубы “Ночной змеи”, разглядеть что-то было просто невозможно, а потому Рауд сделал первое, что пришло в голову — забрался повыше и оглядел побоище, в котором кирацийцы безбожно теснили его ребят, зубами вырывая свою победу.

— Эй, адмирал Флетчер! — Не узнавая свой голос, попытался перекричать окружающий шум Рауд, — Не хочешь сразиться?

Застыли сначала его ребята, а потом и наглые кирацийцы, уставившись на него так, словно Рауд сотворил что-то невероятное. Откуда-то издалека все еще доносился звон стали и топот ног, но здесь — в самом эпицентре боя — повисла выжидающая тишина.

— Я же знаю, что ты здесь, — Рауд переложил саблю в другую руку, выискивая глазами человека, которого он ни разу не видел, но все же считал знакомым.

— Я здесь, — Ответил голос на чистом гвойне, хотя капитан обращался к врагам на кирацийском.

Рауд повернулся к говорящему. Флетчер стоял возле борта с окровавленными саблями в обеих руках и с улыбкой на перемазанной сажей и кровью роже. Он сделал шаг вперед и на мгновение к кому-то обернулся, а потом впился глазами в капитана.

Узнал бы его Рауд, если бы захотел? Да. Ему рассказывали о том, каков из себя этот Флетчер — высокий, тощий, рыжий и похожий на лиса. Тот, что стоял перед ним, таков и оказался: высокий — да; тощий — ну, не слишком, скорее, поджарый; рыжий — тоже верно, только чуть темнее, чем