— Как жестоко и глупо!

— Для тебя, Аштара. Ты людей не понимаешь, чувств не знаешь. А это просто. Обычно и очень понятно.

— Зачем же смерти мужу хотела Антула?

— Зонар больше мужа ей был нужен.

— А он что же?

— А что он? Ему женщины — ветер. Он Деву-Охотницу ждал. Духи ему сказали, что встретит ее и не будет знать неудач в охоте.

Как мог взрослый охотник в костровые сказки поверить, не могла я в голову взять.

Зонар ли знал неудачи в охоте? От него моему отцу самые лучшие шкурки приходили. Сам в мехах с головы до пят, любого в меха разодеть мог бы. Если и есть Дева, дающая охотникам богатую добычу и ясный след, так ему она, когда еще в люльке лежал, улыбнулась. Чего же больше жаждал он? Отчего такой алчущей страстью голос его дрожал, когда Очи к себе звал? Голос этот не переставал звучать у меня в голове, от него жутко было, и тяжелое предчувствие ложилось на грудь.

— Скажи мне, Очи, видела ли ты ээ-тоги Зонара? Отчего мне не удалось разглядеть его? — спросила я.

Очи передернула плечом, будто на нее подуло:

— Я не смотрела, зачем мне. Одно меня смущает, Аштара: я всегда мечтала стать великой камкой. Но стану ли, если уйду сейчас с ним?

— Ты понимаешь, Очи: Луноликая не за тем нас зовет к себе, чтоб запретное открывать. Мы ей для другого.

— Те, помню все, лишнего не говори. Но зачем мы Луноликой? Войны нет, Аштара. И может быть, в наш век и не будет. Зачем же мы люду?

Мелкая рябь сомнения и по мне вдруг прошла. Ведь правда: нет и, быть может, не будет войны. Нет — и быть может, не будет, а это значит, нечего нам страшиться, нечего клинки и стрелы точить, в мире, спокойно жить мы можем, не девами-воинами, а простыми девами быть…

Но как прошла рябь, так и откатила: вдруг тьма собралась вкруг меня, и сильное предчувствие схватило сердце.

— Нет, Очи, будет война, — твердо сказала я.

— Тебе откуда это известно? — Она впервые за весь разговор обернулась ко мне. — Или ты сама того хочешь?

Но мне нечего было ответить: тогда впервые услышала я далекий звон боевого железа. Сама предчувствие не поняла, и через миг уже вовсе не знала, отчего так уверенно заявила о нем.

Только Очи это было неважно. Вся кровь ее бушевала, а в голове был туман. И я поняла: против воли человека власть вождя становиться не может.

Я сказала:

— Делай, как хочешь, сестра. Но даже если уйдешь к полнолунью, приходи завтра на холм за домом: как у Камки на круче, будем луну ловить. Если ушел он, тебе не важно, быть ли на сборах теперь. Вот и приходи. Хоть последние дни вместе побудем.

Она ничего не сказала. Я поднялась, задула светильник. Прозрачная красно-желтая полоса загоралась уже в горах. Всю ночь провели мы без сна, и теперь поздно было ложиться — пора на гору скакать. Я сказала об этом Очи. Она недвижно сидела и ничего не ответила.

Как хочет, подумала я и отошла к чану с водой смыть усталость. Разбив ледяную корку, зачерпнула воды, плеснула в лицо, а потом смотрела, как успокаивается черное стылое отражение.

Ни глаз, ни черт было не разобрать. И мне вспомнился колодец в чертоге у дев, который упрямо и тупо заполняла я водой, и подумалось: «Неужели и правда я такая, и ничего живого во мне нет? Только доля, долг да еще совесть. Доля, совесть и долг…» Отражение оставалось черным, ничего в нем нельзя было разобрать.

Быстро, как паводок, накатила в тот год весна. Уже снег всюду таял, реки вскрылись, разлились, загудели, новую жизнь рождая. Охотники с гор возвращались: зверь в линьку пошел, можно луки распрягать. Земля, талая, парная, черная, с мокрой прошлогодней травой, открылась на взгорках, и хоть к ночи затягивало ее хрусткой коркой льда, знала и эта земля, и кони, и люди — знали все, что скоро быть весне.

Наконец, закончились наши занятия с Учкту. Новая узда была для нее готова, и вырезала я для нее фигурки: грифонов с распростертыми крыльями, морду барса с раскрытой пастью. Тонким золотом укрыли их мастера из стана кузнецов. После выезда поставили мы Учкту к коновязи, и я надела новую узду. Талай достал нож и, поглаживая шею кобыле, спокойно и тихо с ней говоря, быстро сделал ей небольшой надрез повыше ключицы, сцедил немного крови в чашу с молоком, а потом ловко прикрыл ранку размятым мхом со стены нашего дома — Учкту даже понять ничего не успела. Талай же продолжал мягким голосом ее уговаривать:

— Вот дом твой, а это хозяйка твоя, верной ей будь до последней капли крови. Пусть твой дух, сильной птице подобный, вольному оленю подобный, весь будет отныне ее. Куда Ал-Аштара, туда и ты. Погибать вам вместе, бой держать вместе.

И передал мне чашу. Я призвала своего ээ и помазала узду смесью молока и крови. Красноватая жидкость стекала со светлого золота, забивалась во впадинки. Я махом выпила остатки. Железистый привкус тепловатой крови всегда был мне жуток, от него чуть кружилась голова. Учкту ширила ноздри и смотрела на меня большим глазом. Я похлопала ее по холке.

— Вот все и сделано, — улыбнулся Талай. — Встретимся на скачках, Ал-Аштара.

Для меня неожиданными были его слова, так привыкла я каждый день встречаться с Талаем. Он рассмеялся, глядя на мое потерянное лицо:

— Или сейчас разревешься, царевна? Чего тебе не хватило?

— Нет, спасибо, хватило всего, — отвечала я, вспыхнув. — Чем бы тебе заплатить, думаю.

— Твоя победа будет мне лучшей наградой.

— А что же ты сам?

— Хватит побед с меня, — он улыбнулся, сел на коня и уехал.

Я стояла и смотрела вслед со странным, нежным и горьким чувством, похожим на послевкусие от выпитого молока с кровью.

Все эти дни вместе с Очи, как и обещала она, ходили мы на холм за домом. Сидели тихо, каждая в своих грезах, а очнувшись, отправлялись в дом. В тот вечер, под луной, все более наливавшейся, ээ-барс появился в моем собственном облике и на коне, в котором я узнала Учкту. Маска с оленьими рогами была на голове у кобылы. Царь постоял недолго и пустился мелкой рысью вдоль леса. Я любовалась, как красиво идет лошадь, как высоко поднимает тонкие ноги, как круто гнет шею, глазом косит к земле. Потом поняла, что они уходят все дальше и мне надо спешить, если хочу не отстать. Я хотела было подняться, но тут увидала, что это я, а не мой ээ, сижу на Учкту, глядя через золотые рога.

— Мы идем к желтому морю, — услышала я голос царя-барса, и звучал он так, как если б Учкту говорила со мной.

— Зачем?