А ещё спокойствие. Она видела сидящего напротив Скифского и не верила – точно знала, что всё образуется. Даже не так. Что уже все сложилось. Что она под защитой. Что с её ребенком ничего плохого не случится. Что этот суровый, порой пугающий её до дрожи мужчина сделает всё возможное и невозможное ради своей семьи.

Ради друзей он делал…

Это подкупало. И было что-то ещё.

Лида признала, что тосковала по нему прошедшие дни. Ждала. Да, черт побери, именно так и было. Глупо отрицать те часы, что она провела у окна, высматривая его машину в ночи. И вздрагивала каждый раз, когда лифт останавливался на её этаже и раздавались шаги. Помнила Лида и разочарование, когда понимала, что приехали не к ней.

Её отношение к Мирону Скифскому не укладывалось ни в одно определение. Он её будоражил, волновал, злил, подчинял. Особенно сейчас, когда их больше не сдерживали никакие договоренности.

Мирон ответил не сразу. Вздохнул, чуть сильнее сжал ладонь.

– Готова выступить в роли психотерапевта, красивая?

Лида быстро кивнула, боясь, что он передумает.

Мирон поднялся, мгновенно возвысившись над ней и вынуждая Лиду задрать голову, чтобы смотреть ему в лицо. Можно, конечно, этого было не делать, но девушка хотела видеть его эмоции.

Мужчина сделал шаг в сторону бара, потом остановился, развернулся и сел рядом с Лидой, поставив уже себе на колени чашку с недоеденным мороженым.

– Вкусное?

– Очень.

Мирон зачерпнул с горкой и отправил лакомство в рот.

Он нервничал…

То, что сильный, большой мужчина нервничал, отражалось и на Лиде. Можно было его обнять. Как-то показать, что она понимает его переживания, что в этом нет ничего странного. Лида решила отзеркалить его действия – она положила руку ему на колено, чуть сдвинув чашку.

– Я историю знаю со слов Валгарова, – начал он глухо, снова запуская ложку в мороженое. – Как я понял, всё началось с того, что ему финики сообщили, что есть некий счет, на который уходят деньги.

– Финики – это финансисты?

– Да. Сначала Валгаров не напрягся. Опять же с его слов… Пока не понял, что не знает фамилии того, кому принадлежат три процента акций. Как такое получилось – хер знает. Не доглядел или ещё что-то… У него отец умер год назад. Сначала были терки за наследство с акционерами. Пусть Валгаров давно был при руле, всегда найдутся те, кто пожелает урвать кусок покрупнее. Насколько я понял, было несколько моментов, которые он упустил. Три процента акции к ним как раз и относились.

– Три процента – это много? – осторожно осведомилась Лида. Она плохо разбиралась в бизнесе и экономике. Никогда не понимала ничего и не пыталась разобраться. Были насущные заботы. Новости Лида просматривала каждый день, опять же не вникая в причинно-следственные связи.

– До хрена, как оказалось.

– И они… принадлежат тебе?

– С недавних пор – да. Тоже мутная история. Мне их подарили, но никто меня о подарке не уведомил. Хотя, наверное, должны были. Или уведомили так, что информация не дошла. Короче, не суть дела. Булат напрягся и начал рыть. Рыть долго не пришлось.

Мирон перестал говорить, уперев задумчивый взгляд в противоположную от дивана стену. Лида тоже напряглась. Они подошли к теме, болезненной для него. Скорее всего, Мирон и сам её ещё не принял.

А делится с Лидой.

Очень важным, личным.

– Я не видел мать на фото двадцатилетней давности. Подозреваю, она была красивой женщиной. И попалась на глаза Валгарову-старшему. Где, когда – история умалчивает. Мне не сообщили, я не копаю. Валгаров-старший решил, что мать должна стать его. Цитирую дословно: «Мой батя был тем ещё ублюдком. А, как известно, на войне и в любви все средства хороши». Подозреваю, что в бизнесе тоже.

Мирон снова отвлекся, замолчав.

В комнате повисла вязкая тишина. Лида молчала, тут не до реплик, хотя уже и догадывалась, что было дальше.

– Никто не думал, что всё зайдет настолько далеко. В чем смысл… – Мирон снова сделал паузу. – Валгаров-старший выдвинул условия, загоняющие мать в тупик. Подробностей я не знаю. Но отец забрал меня и ушел. Она осталась с Валгаровым. Детали выяснить не сложно. Можно, млять, долго разглагольствовать, почему так произошло, что повлияло на её решения и была ли возможность что-то изменить. Этим я заниматься не буду. Что есть, то и есть. Я рос с дедом, отец в петлю залез. Кто виноват – хороший вопрос.

Лиду внезапно заколотило. Она вроде бы и хотела узнать подробности, но оказалась ли к ним готова?

И к той горечи, что слышалась в голосе Мирона, неся отголоски боли мальчишки, который остался без матери и который не получал ответы на вопросы. А сейчас даже не хотел их задавать. Лиду так и подмывало сказать, что если мама жива, то все можно исправить. Можно встретиться, поговорить, услышать объяснения, возможно, слова оправдания.

Только легко говорить и советовать, пока не побываешь в шкуре другого человека.

У Лиды была иная история. Её вроде никто и не бросал. По той простой причине, что она изначально никому особо и не была нужна. У ее родителей ребенок появился по залету, потому что вовремя не сделали аборт – вот и все дела. Воспитывать никто не собирался, шпыняли из угла в угол, когда особенно мешалась. Накормили кое-чем, напоили и отлично.

Боль Мирона она приняла, как свою.

– Но ты пошёл работать на Валгарова.

– Пошёл, – Мирон отодвинул чашку и посмотрел на Лиду. Их лица оказались близки. – Тогда ещё не знал всей канители. Он мне только вчера отдал папку, когда у меня мозги на место встали, и я поинтересовался, с какого перепугу мне привалило счастье в виде трех процентов. Их унаследовала мать после смерти Валгарова-старшего. А их уже она передарила мне.

– То есть твоя мама жива? – встрепенулась Лида, невольно подаваясь вперед, интуитивно стремясь быть к Мирону ещё ближе.

Мужчина ощутимо напрягся. Они подошли к той черте, за которую ступать слишком опасно.

Или пока рано.

Лида всей душой верила, что второе.

– Жива. В Италии сейчас, – мертвецки бесчувственным голосом отозвался он.

Лида едва заметно выдохнула.

Жива… Это хорошо, чтобы сейчас ни думал и ни считал Мирон. Он зол на неё, испытывает ярость, ненависть, осуждение. Обиду. Его эмоции обоснованы и понятны.

Но ещё он взрослый человек. И, как успела заметить, здравомыслящий.

Мирон повернулся к Лиде и впился взглядом в её лицо. Лида не отвела взгляд, как и не отодвинулась. Осталась рядом.

Мужчина не двигался, не предпринимал никаких попыток пойти дальше. Он изучал Лиду, а та позволяла. Она старалась без слов показать, что рядом. В этой ситуации – точно. Его глаза ничего не выражали. Что-что, а Скифский отлично умел скрывать эмоции, когда того требовали обстоятельства.