Я там подробненько все расписал. И об отношении горных чиновников к населению, и о вдруг опустевших продовольственных магазинах. Имена не стал называть – не суть важно. Я хотел не показательного суда над извергами, его без высочайшего дозволения все равно не добиться, – мне нужно было лишь невмешательство региональной власти в планируемое переселение немаленького села Томское в окрестности города Томск.

С помощью остатков экспедиционной казны, расписок, шантажа, угроз и чьей-то матери удалось собрать полторы тысячи пудов пшеницы и семьсот – ржи. На этом деньги кончились бы. И бог бы с ними, но туземцы никак не соглашались везти припасы в Томское за векселя. Наличные им подавай. Пришлось воспользоваться служебным положением. На подводы добавилось еще пятьсот пудов муки, а в общий караван – десяток бычков, две коровы и штук пятьдесят овец. Вексель в итоге «распух» на тысячу рублей, но мне было все равно. Хоть на две. В любом случае это смехотворная цена за человеческие жизни.

Томь-Чумыш прихотливой петлей охватывала выстроенные на бугре здания завода. Дорога изгибалась, бежала полверсты вдоль реки и только потом, по дамбе, ниже которой замерло здоровенное водобойное колесо, взбиралась вверх, к мануфактуре. А там еще сотня саженей, избушка охраны – и околица поселка. Караван пополз в сторону торчащей над добротными домиками церкви Святого Духа, а я в сопровождении полудюжины казаков свернул к приземистым цехам.

Назначение вросших в землю строений легко угадывалось. Самое большое, с несколькими высоченными кирпичными трубами, – это наверняка плавильня. Пристроенный сарай с тянущимися к нему от водяного привода кожаными ремнями – кузня. Ворота туда были прикрыты и подперты бревнышком, но разве это препятствие для взломавшего продовольственные магазины губернатора?

Мрак и ужас, едрешкин корень! Убогая деревянная конструкция, передающая усилие с водяного колеса на четыре, сейчас лишенные ударных частей, молота. О том, что здесь чем-то очень тяжелым лупили по разогретому металлу, можно было догадаться только по наличествующим наковальням. Ну и по запаху, конечно. В заводских цехах всегда имеется особый, ни на что не похожий аромат горячего железа и пламени.

Холодная домна – а чем еще могла быть здоровенная, прямо-таки сказочных размеров печка – вызывала уныние. Я и близко подходить не стал. Понятия не имею, на что там нужно смотреть, чтобы оценить уровень оснащенности практически средневекового заводика. А вот испачкаться в саже, которой там было покрыто абсолютно все, можно легко.

Сбоку какая-то чудная конструкция. Несколько железных или чугунных плит, поставленных на попа, как костяшки домино. И с дырками, будто кто-то стрелял в «костяшки» из крупнокалиберного пулемета. Так и не отгадав предназначение этих штуковин, вышел.

От отдельного строения, тоже оснащенного приводами, шел стойкий запах опилок, пыли и смолы. Лесопилка. Похоже, остановленная одновременно с заводом. Как и пристроенная сбоку мельница. Эти-то зачем закрыли? Я еще могу понять, почему потушили домну. Иссякло месторождение железа или возить руду стало далеко и дорого. Но что, люди перестали молоть зерно и пользоваться досками? А рабочим какой-никакой, а приработок…

Диверсия или преступная халатность?

На тракте, где я оставил лошадь, казаки веселились. Гоняли нагайками по лугу троих мужиков в коричневых мундирах Горной Стражи. Ну чисто дети. На минуту без присмотра нельзя оставить…

– Что случилось? – спросил я оставленного у лошадей коновода.

– Бо́рзые, ваше превосходительство, – пожал плечами казак. – Уставу не ведают. Учить надобно.

– Не поубивайте только, – застрожился я. Нагайка – неприятная штуковина, легко способная привести к летальному исходу.

Можно было, конечно, остановиться на постой в Томском, но я не захотел. Решил, что нужно соблюсти некоторую дистанцию. Помощь помощью, а сядут на шею и ноги свесят. У русских это легко и непринужденно получается…

Блин, похоже, это не моя мысль, а Германа. Раньше-то я легко отличал его шепот от своих размышлений, а эту только по совершенной ее несуразности выловил. Как же он, мой мозговой партизан, сумел-то? Эй! Чего молчишь?

Лагерь обустроили к северу от села, на берегу, выше по течению реки. До леса было далековато – не меньше версты. На обширном лугу не осталось даже пней – все выкорчевали на древесный уголь. Так что за топливом для костров сотник отправил верховых, а сам поехал в селение искать старосту.

В котлах уже закипала вода, когда вернулся Безсонов. Я успел умыться, побриться и переодеться в немного мятую, но зато чистую одежду. Так что старосту селения, пожилого, широкоплечего, с длинными руками человека, встретил в приличествующем положению виде.

– Селиван, ваше превосходительство, – представил бородатого дядьку сотник. – Навродь старосты тут. Так-то мировые исче здесь не бывали, уставы не писали, а этого вот селяне на сходе выбрали, когда завод закрыли.

Я кивнул. Поблагодарил этим Безсонова и поздоровался с Селиваном одновременно. Представился сам, потом рассказал о продуктах, привезенных с собой. Предложил рассказать об их житье-бытье.

В общем, через дык-мык и пень-колоду после двух часов расспросов и уточнений выяснилось вот что.

В Томском жили около четырехсот мужиков, мастеровых и урочников, с семьями. Было еще с десяток трактовых кузнецов, четыре семьи охотников и полсотни извозных. Всего примерно две тысячи, если считать с бабами, детьми и стариками. Осенью прошлого года приезжал из Барнаула горный чиновник, выписавший бумаги на вольные. Причем большинство, к вящему их удивлению, было записано в крестьянское сословие, и им отписали по десятине земли. Только мастеровые и в огородах-то мало копались, переложив все заботы об урожае на женские плечи.

Домну потушили весной. Сразу, как только сошел снег и тракт превратился в непроходимую для телег жижу. Дожгли остатки привезенной зимой руды и потушили. Назначенные администрацией извозные расценки не устроили подрабатывающих доставкой сырья урочников. Ближайший рудник располагался аж в ста сорока верстах, а платить предложили не по расстоянию, а по доставленной руде. В начале лета приходил караван с Гурьевского завода. Сняли молоты и пилы с лесопилки. Хотели утащить и наковальни с волочильными плитами – теми, назначение которых я не смог отгадать, да поднять на подводы не смогли. Сняли все самое ценное, сгребли инструменты и запасные кожаные приводы. И поведали ошарашенным томичам, что завод закрыт.

Селивана выбрали старостой только неделю спустя после ухода последней телеги на Гурьев. Все поверить не могли, что их мир рухнул, что никому их умения больше не нужны. И что нужно теперь как-то приспосабливаться. Как-то выживать.

Пока подъели запасы, пока собрали и перековали в косы, серпы, гвозди и подковы валяющееся в цехах железо. Потом приехали сторожа, перестали пускать в оставленный людьми завод, и стало совсем худо. За лето никто из мастеровых так и не сподобился распахать и засеять поля… Несколько семей, получив паспорта, уже уехали в Кузнецк…