Я глядела ему вслед. Джек шел, сгорбившись; его мысли блуждали где-то далеко. Он посмотрел на меня в упор, но не узнал. Неужели я настолько изменилась? А может, Джек не заметил меня по той же причине, по которой мы стараемся не обращать внимания на сломанные, испорченные вещи: отводим глаза от попрошайки на железнодорожной станции, от бормочущего сумасшедшего в автобусе, от женщины, которой не хватает пяти фунтов и шестнадцати пенсов на билет до Лестера. Иногда я представляю, что сама могу стать такой же, как они.

Иногда я могу представить себя какой угодно.

Дэн

Каждый день появляется новый пост, новый текст, новая фотография. Всегда в одно и то же время – в семь часов вечера, когда Коко укладывается спать. С тех пор, как мы обнаружили ролевой аккаунт, неизвестный выложил еще три поста. Каждый сыплет соль на рану, каждый страшнее предыдущего. Если б они были в явном виде помечены как ролевые, мне стало бы легче. Конечно, я разозлился бы, проникся отвращением, но хотя бы понял, что происходит.

Последние три дня стали сущим кошмаром. Каждый раз, выходя из дома, я оглядываюсь, всматриваюсь в стекла автомобилей, провожаю незнакомцев подозрительным взглядом. Вчера вечером к нам пришел здоровяк в комбинезоне; он поставил еще один замок на заднюю дверь и броненакладку на переднюю, а я всю ночь не спал, размышляя о том, можно ли доверять мастеру.

Злоумышленник, выкладывающий посты в интернет и укравший ноутбук Винтер, был у нас дома. Ходил по нашей кухне, трогал наши вещи.

На этом ноутбуке – все наши фотографии. Семейные. Личные. Снимки нашей дочери.

И теперь их кто-то публикует, одну за другой…

Как только мы поняли, что происходит, Эмми немедленно созвала военный совет с Айрин. Надо отдать должное агенту моей жены: не было случая, чтобы та не взяла трубку. По-моему, Айрин ни разу не заставляла Эмми ждать дольше трех гудков. Вероятно, она тоже ест, спит и ходит в туалет, но это трудно представить.

Эмми включила громкую связь и принялась бродить туда-сюда по кухне с бокалом вина. Я сидел на диване с ноутбуком.

Айрин несколько раз спросила, что, по мнению Эмми, может сделать полиция. Разве они оказали помощь, когда мы заявили о взломе? А поддержка «Инстаграма», они как-то реагировали на предыдущие жалобы?

Эмми не отвечает, поэтому я предполагаю, что вопросы носят риторический характер.

Глядя на метания жены, злюсь еще сильнее. Не на того, кто это делает, а на Эмми, на Айрин, даже на себя.

Вчерашний пост оказался для нас настоящим ударом. Когда я прочитал его, меня чуть не вырвало.

«Всем привет!!» Два восклицательных знака. (Надо признать, неизвестный автор весьма искусно подражает стилю инстамамочек, в том числе моей жены: те же неуклюжие метафоры, наигранный энтузиазм, громоздкие фразы… Неудивительно, что у этого аккаунта есть преданные подписчики.) Когда я добрался до конца текста, мне стало по-настоящему дурно: «Рози» сейчас в больнице, сдает анализы, и хотя ей иногда больно, она держится очень храбро.

«Боже мой, как жаль это слышать, – гласил первый комментарий. – Надеюсь, результаты будут хорошими, и ей станет лучше!» Вторая комментаторша описала случай из жизни, когда ее собственная дочка лежала в больнице. Третья прислала эмодзи с перевязанной головой и множество сердечек.

Текст сопровождался фотографией, сделанной мною в нашем палисаднике прошлым летом: Коко с улыбкой демонстрирует новый зуб.

Моя дочь.

Моя дочь.

Настоящая девочка, спящая наверху в кроватке с приставной лестницей и укрытая одеялом с героинями «Холодного сердца». На полу валяются игрушки, на стенах развешаны рисунки; если в комнате сквозняк или кто-то открывает дверь, рисунки колышутся. Когда я заглянул к ней, Коко крепко спала, обнимая куклу Эльзу. Она до сих пор не понимает, почему ей нельзя пойти в детский сад к подружкам.

На третий день я проверяю ролевой аккаунт каждые пять минут: перечитываю предыдущие посты, просматриваю новые комментарии, подсчитываю новых подписчиков. Понемногу схожу с ума.

Ровно в семь вечера появляется очередной пост.

Мы с Эмми сидим на разных углах дивана, крепко сжимая телефоны. При виде фотографии Эмми судорожно ахает. Я смотрю на экран.

– Какого хрена?!

На снимке – Коко, печально свернувшаяся в клубочек на больничной кровати, за спиной у нее капельница. Раньше я не видел этой фотографии. Не понимаю, откуда она взялась, где это снято. Потом замечаю, что капельница на самом деле не прикреплена к моей дочери, но вопросы все равно остаются. Мой мозг медленно, натужно складывает кусочки мозаики – где был сделан снимок, когда, кем и с какой целью. Меня переполняют гнев и отвращение. Становится окончательно ясно – это дело рук Эмми. Как ей такое в голову пришло!

Я прочел текст под фотографией несколько раз, прежде чем смог уяснить смысл. Сперва автор заявляет, что ему (или ей) трудно писать этот пост. Далее речь идет о том, что сегодня был тяжелый день, но Рози вела себя очень храбро, и ею можно гордиться. Потом – длинный абзац, как для них обеих важна поддержка, и обещание со временем ответить на все личные сообщения.

«В общем, – пишет он (или она) в заключение, – нам остается ждать результатов и не торопить события».

– Что это значит? – спрашиваю я у Эмми. – Прочитай. Что это значит?

Ее лицо, освещенное голубым мерцанием экрана, искажено, губы плотно сжаты. Она читает, переворачивая браслет на запястье, крутит его то так, то этак.

– Не знаю. – Эмми корябает уголок рта, прикусывает ноготь. – Я не знаю, что это значит.

Впервые моя жена выглядит по-настоящему напуганной.

* * *

Мне следовало сделать больше. Я могла сделать больше. Если б я знала, что сказать, к кому обратиться за помощью, Грейс была бы жива.

Я пыталась с ней поговорить: предлагала посоветоваться с врачом, убеждала выбраться из скорлупы, начать общаться с подругами, встречаться с людьми, хотя бы просто выходить из дома и дышать свежим воздухом. Грейс не реагировала. Порой, когда я обращалась к ней, она вздрагивала, будто забыла о моем существовании. За несколько недель моя дочь совсем истаяла: под глазами образовались темные мешки, щеки запали. Бритая голова только усиливала гнетущее впечатление. Я спрашивала, когда она снова отрастит волосы. Грейс огрызалась или отмалчивалась.

У моей дочери были чудесные длинные локоны.

Я надеялась, ей удастся продать дом за хорошую цену и начать новую жизнь, перебраться поближе ко мне или к подругам, подальше от воспоминаний.

В выходные – ее последние выходные – Грейс вроде бы чуть-чуть повеселела. Я позвонила ей в пятницу вечером, рассказала какую-то дурацкую историю о моих соседях, и она даже засмеялась. «Я люблю тебя, мама», – произнесла она, прежде чем положить трубку.