благочестивое настроение. В один из подобных дней случилось, что пьяная женщина вышла из кабака, упала на улицу и заснула. Другой пьяный, проходя мимо и увидя женщину, которая лежала оголенная, распалился распутною страстью и прилег к ней, не глядя на то, что это было среди бела дня и на людной улице. Он и остался лежать с нею и тут же заснул»[183].

Две Афродиты

В то время, даже среди высших слоев общества, практически не было утонченной культуры эроса, подобной той, которая существовала в средневековой Западной Европе. В России не было эквивалента трубадурам и традиции куртуазной любви, равно как и той идеализированной любви, которую Данте питал к Беатриче. В отсутствие таких сдерживающих влияний российская склонность к крайностям, на которую ссылается Бердяев, дала о себе знать в области сексуальности, как и везде.

С приходом Петра Великого и его прозападными реформами конца XVII века ситуация в эротической сфере тоже начала меняться. Церковные ограничения на сексуальность были ослаблены, возникла новая культура галантности, и у женатых людей из высших классов стало модно заводить любовные связи на стороне. В то же время секс оставался темой, о которой в приличном обществе открыто говорить было не принято.

Вплоть до XVIII века русская литература была очень сдержанна в отношении эротической сферы. В XIX веке ситуация изменилась, как будто внезапно открылся ящик Пандоры. Многие великие русские писатели той эпохи, от Толстого до Достоевского, в своих произведениях обращались к теме эротической любви. Но здесь мы снова видим ту же русскую склонность к крайностям – к столкновению высокого и низменного, духовного и физического, святости и порочности. Часто эти контрасты очевидны у одного и того же писателя. Возьмем, к примеру, роман Достоевского «Записки из подполья» (это название несет двойной смысл, поскольку «подполье» также означает «то, что под полом», то есть места, где живут паразиты и собирается грязь). Анонимный рассказчик – мизантроп, ненавидящий самого себя бывший государственный служащий, и все повествование – это упражнение в отчаянии, унынии и убожестве. В нем рассказывается о встрече с проституткой, в которой читатель чувствует искру доброты, но которую рассказчик бессердечно оскорбляет и прогоняет. Напротив, в более известном романе Достоевского «Преступление и наказание» центральный персонаж Раскольников, совершивший убийство и сосланный в сибирский острог, искупает вину с помощью Сони, которая его любит. Сама Соня воплощает собой контрастные крайности. Она глубоко религиозна, но решила работать проституткой, чтобы прокормить семью.

В России XIX века не было недостатка в литературных произведениях, посвященных любви, хотя философия эту тему почти не затрагивала. Только в Серебряном веке дореволюционного периода многие философы и писатели внезапно обратили свое внимание на эту область. На Западе в то время начали привлекать к себе внимание теории Фрейда о человеческой сексуальности, но в России фрейдизм не приобрел такой популярности. В сборнике статей об эросе в России Вячеслав Шестаков пишет:

«В начале XX века русская философия создала свое оригинальное понимание феномена любви. Для нее было характерно признание сложности и многомерности этого феномена, синкретизм, соединение различных аспектов исследования. Философия любви оказывалась одновременно и этикой, и эстетикой, и психологией, и теологией. Этот синкретизм – одна из характерных особенностей философии любая в России, так, как она сложилась в эпоху Серебряного века»[184].

Одним из самых значительных авторов, которые писали на тему любви, был философ Владимир Соловьев (1853–1900). Среди его наиболее поучительных работ – трактат «Значение любви»[185]; здесь он имеет в виду как эмоциональную любовь, так и физическую. Многие философы и религиозные мыслители пытались вбить клин между этими понятиями, однако Соловьев стремился свести их вместе – его конечным идеалом является своего рода первобытная андрогинность, при которой не было бы необходимости в сексе. Отвергая распространенное мнение о том, что сексуальность имеет своей целью исключительно продолжение рода, Соловьев указывает, что многие организмы размножаются без сексуального контакта, а потому у природы не было бы необходимости изобретать секс, будь размножение единственной задачей. Далее он утверждает, что чем выше вы поднимаетесь по шкале живых организмов, тем менее плодовитыми они становятся с точки зрения размножения, но тем больше растет роль сексуального влечения. В нижней части этой шкалы самка рыбы производит миллионы эмбрионов, которые оплодотворяются самцом вне тела самки, что свидетельствует о совсем небольшой силе влечения. Поднимаясь по шкале выше, мы видим птиц: они отличаются более слабым потенциалом размножения, но более сильным взаимным влечением. А на вершине шкалы – люди, которые оставляют совсем немногочисленное потомство, но испытывают сильнейшее чувство влечения друг к другу. Следовательно, сексуальная любовь должна иметь более высокую цель. Мужчина и женщина, утверждает Соловьев, являются земными отражениями двух аспектов Бога, образующих идеальное единство, которого мы желаем достичь через союз с другим человеческим существом. Такое идеальное единство, пишет он, и есть то, «к чему стремится мир» и что является «целью космического и исторического процесса»[186].

По Соловьеву, истинная любовь одновременно восходит и нисходит, подобно двум Афродитам, о которых пишет Платон в «Симпозиуме», – Афродите Урании (небесной Афродите) и Афродите Пандемос (земной Афродите). В Италии эпохи Возрождения эти две Афродиты прославлялись в образах, созданных Боттичелли, и вдохновили утонченную философию любви, разработанную флорентийскими платониками того периода. В мировоззрении Соловьева идея о двух Афродитах находит отклик в почитании Софии, олицетворяющей принцип Мудрости. Хотя в традиционном христианстве София отождествлялась с Христом как Логосом, затем она стала широко изображаться в виде женщины – особенно в православии, где традиция Мудрости занимает важное место, о чем свидетельствует тот факт, что самым великолепным собором православного мира был собор Святой Софии в Константинополе.

Соловьев в своей жизни испытал три видения Софии и воспринимал ее в двух проявлениях – небесном и земном. В стихотворении 1898 года «Das Ewig-Weibliche» («Вечная женственность», часто цитируемая идея из «Фауста» Гете) он писал:

«Знайте же: вечная женственность ныне

В теле нетленном на землю идет.

В свете немеркнущем новой богини

Небо слилося с пучиною вод»[187].

Концепция Соловьева о Софии как проявлении Вечной женственности оказала влияние на ряд писателей Серебряного века, особенно на поэтов-символистов Андрея Белого (1880–1934) и Александра Блока (1880–1921); они оба зашли настолько далеко, что стали считать будущую жену Блока Любовь воплощением Софии. Однако Любови не нравилось, что ей навязали эту роль, как и ряду других женщин из символистской среды[188]. Для Белого Божественная женственность была не только Софией, но и «Лучезарной Девой, Девой Радужных врат, Мировой Душой, Лунной