Рокоссовский лежал и отходил от «допроса» более пяти суток. Боли в голове медленно проходили, пульс потихоньку пришел в норму. Чтобы меньше чувствовать боль, он старался лежать неподвижно. По мере выздоравливания он убеждал себя: «Не раскисай, Костя, иначе сломают, как былинку, и тогда всему конец. А у тебя еще впереди половина жизни. Ты еще не сделал всего того, что тебе предназначено. Страх разъедает волю, как ржа железо. Держись, Рокоссовский, держись».

2

Несколько дней спустя за сопротивление следствию его посадили в карцер. Камера по сравнению с ним была раем. Карцер — это каменный мешок, грязь под ногами, ломтик хлеба и три стакана воды в сутки.

В кромешной темноте Рокоссовский стоял трое суток. Отдыхал, если это можно назвать отдыхом, присев на корточки. Резкие боли в теле еще не утихли, поэтому стоять, а тем более приседать было тяжким испытанием.

Теперь перед ним открывался еще более страшный и жестокий мир. У следователя уйма показаний о том, что он один из активных участников контрреволюционной деятельности и заговора. Каким способом добыты эти признания, он узнал на своей собственной шкуре. Но факты есть факты, и он, Рокоссовский, опровергнуть их пока ничем не может. Единственное его оружие — во что бы то ни стало не оговаривать себя. Если станут судить без его признания — это уже другой вопрос. Вполне возможно, что участь его решена. Однако есть еще маленькая надежда — раз выбивают показания, значит, суд, пусть даже тройка, должна иметь под руками «признание» самого подсудимого. Даже в такой ситуации, видимо, каждый судья старался делать вид, что у него совесть чиста и он поступает по справедливости и по закону. Не зря же в ленинградской тюрьме какой-то молоденький следователь мимоходом заметил: «Рокоссовский, ради бога не оговаривайте себя. Я вижу, вы порядочный человек». На данном этапе его жизни осталось выполнить единственную задачу — не дать ослабнуть воле и мужественно держаться на допросе.

Вернувшись в камеру, Рокоссовский продолжал залечивать раны. Следователь Урнов вызывал его еще несколько раз на допрос, пытался уложить его «на лопатки» показаниями сообщников, но результат получился снова нулевой. На этих допросах Рокоссовского уже не пытали. Однажды следователь изволил даже пошутить:

— Силища у тебя, как у слона. Не зря работал каменотесом. Не каждому под силу разнести в щепки такой стул.

Но Рокоссовский молчал — ему было не до шуток.

Этот допрос проходил в конце 1938 года, когда в кресло наркома внутренних дел из первых замов пересел Лаврентий Берия. Над головой бывшего наркома Ежова уже висел смертельный меч, и репрессии, несмотря на высокие ранги, задевали своим черным крылом его сподвижников по НКВД. Началась грандиозная чистка в центральном аппарате этого ведомства. По всей вероятности, и следователь Урнов почувствовал какую-то опасность и для своей персоны; скорее всего, поэтому допросы проходили без пыток.

Справедливости ради надо сказать, что во второй половине 1938 года безумие репрессий чуть-чуть поутихло. 17 ноября 1938 года было принято постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», где прямо говорилось о перегибах в ведомстве НКВД, признавалось наличие фактов извращенности советских законов. В это же время были упразднены судебные тройки, даже было разрешено узникам в камерах пользоваться книгами и настольными играми.

Однако эта внезапная оттепель снова сменилась лютым морозом. Видимо, руководство страны боялось расслабляться в преддверии военной грозы. Поэтому органы НКВД безработными не остались, а усердно продолжали наводить «революционный порядок». Стоит только вспомнить трагическую судьбу дважды Героя Советского Союза, начальника Военно-Воздушных Сил Красной Армии Якова Смушкевича, которого в Испании называли «Генерал Дуглас». Его арестовали перед началом войны в госпитале, где ему сделали тяжелейшую операцию на обеих ногах. А через четыре дня арестовали жену и несовершеннолетнюю дочь. Постановление об аресте гласило: «Ученицу средней школы Смушкевич Розу как дочь изменника Родины приговорить к пяти годам лишения свободы с отбыванием срока в трудовых исправительных лагерях Карлага с последующей пожизненной ссылкой».

Такие факты были не единичны. И надежда выбраться из застенков НКВД у Рокоссовского была минимальной. При подтасовке «доказательств», имеющихся в его пухлом деле, можно было свободно сфабриковать не одно преступление, за которое положена высшая мера наказания. Безусловно, это прекрасно понимал Рокоссовский. Поэтому он цеплялся за любую соломинку, чтобы спасти себе жизнь.

3

В начале 1939 года руководство НКВД на специальном оперативном совещании рассмотрело самые громкие незаконченные дела. В поле зрения начальников попало и дело Рокоссовского. Детальное знакомство с ним показало, что оно весьма перспективное и его пора передавать в Военную коллегию Верховного суда Союза ССР, даже если обвиняемый и не признает свою вину. Было рекомендовано самому перспективному чекисту, начальнику Управления по Ростовской области, где разоблачение врагов народа шло наиболее успешно, Абакумову (он приехал для собеседования по поводу назначения заместителя наркома) познакомиться с опасным преступником и взять под личный контроль прохождение дела. Желательно добиться личного признания Рокоссовского, так как это положительно скажется на авторитете НКВД и его следственных органов.

В середине января поздно вечером надзиратели открыли камеру и передали заключенного конвоирам, которые вели себя на редкость вежливо. Это и побудило Рокоссовского задать вопрос.

— Куда так поздно?

— Пойдемте, там узнаете, — ответил один из них.

Снова коридоры, лестницы, переходы и вдруг большая приемная с вышколенным, щегольски одетым молодым человеком.

— Конвоирам остаться здесь, а вы, Константин Константинович, проходите, пожалуйста, в кабинет, вас там ждут.

Он робко переступил порог роскошного кабинета, все стены, столы и стулья которого были отделаны под орех. Четыре громадных окна, занавешенные зелеными шторами, хрустальная люстра под потолком поразили воображение Рокоссовского своим великолепием и размахом.

Из-за стола навстречу ему вышел высокого роста, плечистый, моложавый мужчина в строгом темном костюме. Слегка улыбаясь, он подал руку.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — смутившись, ответил Рокоссовский.

— Прощу садиться.

— Спасибо.

— Курите?

— Не откажусь, — сказал Рокоссовский и чуть подрагивающими пальцами взял папиросу из протянутого ему позолоченного портсигара.

Молодая смазливая женщина на подносе принесла чашки, сахар и печенье. Мельком поглядывая на Рокоссовского, она наполнила чашки ароматным чаем, от которого у него запершило в горле, и, поставив вычурный чайник на подставку, виляя бедрами, удалилась.

Хозяин кабинета закурил, и на мгновение его лицо скрылось в клубах дыма. Некоторое время они присматривались друг к другу, а затем стали пить чай и вступили в разговор.