– А я уже не девственница, – сказала я и покраснела еще сильнее.

– Неужели? – От изумления И Хули откинулась на спинку дивана. – Давай-ка рассказывай!

Мне уже давно не терпелось поделиться своей историей – и следующие полчаса ушли у меня на то, чтобы выложить переполнявшее мою душу.

Пока я рассказывала подробности своего головокружительного affair, И Хули хмурилась, улыбалась, кивала, а иногда даже поднимала вверх палец, словно чтобы сказать: «Ага! А сколько раз я тебе говорила!» Когда я закончила, она сказала:

– Ну вот. Значит, и с тобой это все-таки случилось. Тысячей лет раньше, тысячей лет позже… Какая разница? Поздравляю.

Я взяла со столика салфетку, свернула в бумажный шарик и бросила в нее. Она ловко увернулась.

– Все-таки великая вещь жизненный опыт, – сказала она. – Разве мыслимо было такое в дни нашей юности? Ты его так профессионально спровоцировала, что даже непонятно, кто кого изнасиловал.

– Что? – от изумления у меня открылся рот.

Она ухмыльнулась.

– Хотя бы перед своими не надо строить оскорбленную невинность.

– О чем ты? Когда я его спровоцировала?

– Когда выскочила голая из ванной и встала перед ним раком.

– Ты считаешь это провокацией?

– Конечно. Зачем ты, спрашивается, развернулась к нему задом?

Я пожала плечами.

– Для надежности.

– А что в этом особенно надежного?

– Хвост ближе к цели, – сказала я не совсем уверенно.

– Ну да. А глядеть надо через плечо. Скажи честно, ты когда-нибудь раньше так делала для надежности?

– Нет.

– А почему вдруг решила начать?

– Мне… Мне просто показалось, что это очень ответственный случай. И я не могу позволить себе упасть на обе лопатки. В смысле, в грязь лицом.

И Хули расхохоталась.

– Слушай, – сказала она, – неужели ты действительно все проделала в бессознательном режиме?

Мне определенно не нравилось, куда движется разговор.

– Я знаю, как ты к этому относишься, – продолжала она, – но если ты поговоришь с хорошим психоаналитиком, ты сразу поймешь свои подлинные мотивы. С аналитиком, кстати, можно говорить не стесняясь, о чем хочешь, – за это ему и платят. Про хвост, конечно, необязательно рассказывать. Хотя можно и сказать, типа как о фантазии. Но тогда пропускай все, что он будет тебе говорить о penis envy[18]…

Открыть подруге душу и услышать такое… Я разозлилась.

– Слушай, – сказала я, – а тебе не кажется, что весь этот психоаналитический дискурс давно пора забить осиновым колом в ту кокаиново-амфетаминовую задницу, которая его породила?

Она выпучила глаза.

– Так, насчет амфетаминов понимаю. Я все-таки с Жан-Поль Сартром два года дружила, если ты не в курсе. И про задницу понимаю, по той же самой причине. А вот кокаин тут при чем?

– Могу объяснить, – сказала я, радуясь, что разговор уходит от скользкой темы.

– Ну объясни.

– Доктор Фрейд не только сам сидел на кокаине, он его пациентам прописывал. А потом делал свои обобщения. Кокаин – это серьезный сексуальный возбудитель. Поэтому все, что Фрейд напридумывал – все эти эдипы, сфинксы и сфинкторы, – относится исключительно к душевному измерению пациента, мозги которого спеклись от кокаина в яичницу-глазунью. В таком состоянии у человека действительно остается одна проблема – что сделать раньше, трахнуть маму или грохнуть папу. Понятное дело, пока кокаин не кончится. А в те времена проблем с поставками не было.

– Я говорю не про…

– Но пока у тебя доза меньше трех граммов в день, – продолжала я, – ты можешь не бояться ни эдипова комплекса, ни всего остального, что он наоткрывал. Основывать анализ своего поведения на теориях Фрейда – примерно как опираться на пейотные трипы Карлоса Кастанеды. В Кастанеде хоть сердце есть, поэзия. А у этого Фрейда только пенсне, две дорожки на буфете и дрожь в сфинктере. Буржуазия любит его именно за мерзость. За способность свести все на свете к заднице.

– А почему буржуазия должна его за это любить?

– А потому, что портфельным инвесторам нужны пророки, которые объяснят мир в понятных им терминах. И лишний раз докажут, что объективной реальности, в которую они вложили столько денег, ничего не угрожает.

И Хули посмотрела на меня чуть насмешливо.

– А как ты думаешь, – спросила она, – действительно тенденция к отрицанию объективной реальности имеет в своей основе сексуальную депривацию?

– А? – растерялась я.

– Проще говоря, согласна ли ты, что мир считают иллюзией те, у кого проблемы с сексом? – повторила она тоном доброй теледикторши.

С этим взглядом на мир я часто сталкивалась в «Национале». Дескать, только сексуально закомплексованные лузеры прячутся от живительного шума рынка в мистику и обскурантизм. Особенно забавно бывало слышать это от клиента, елозящего в одиночестве по кровати: если вдуматься, то же самое происходило с бедняжкой и все остальное время, только вместо лисьего хвоста его морочила Financial Times, а одиночество было не относительным, как в моем обществе, а абсолютным. Но услышать такое от сестрички… Вот что делает с нами общество потребления.

– Все наоборот, – сказала я. – На самом деле, именно тенденция увязывать духовные поиски с сексуальными проблемами основана на фрустрации анального вектора либидо.

– Как это? – подняла брови сестричка И.

– А так. Тем, кто это говорит, следует сделать то, что им всегда тайно хотелось – трахнуть себя в задницу.

– Зачем?

– Когда они займутся тем, в чем они понимают, они перестанут рассуждать о том, чего не понимают. У свиньи так устроена шея, что она не может смотреть в небо. Но из этого вовсе не следует, что небо – сексуальный невроз.

– Понятно… От волка набралась?

Я промолчала.

– Так-так-так, – сказала сестричка И. – А посмотреть на него можно?

– Почему вдруг такой интерес? – спросила я подозрительно.

– Только не ревнуй, – засмеялась она. – Просто хочется поглядеть, кто тебе пришелся по сердцу. К тому же я никогда не видела волков-оборотней, только слышала, что они бывают где-то на севере. Кстати, сверхоборотень, про которого ты мне постоянно читаешь лекции – скорее волк, чем лиса. Так, во всяком случае, считает мой муж. И его ложа «Розовый Закат» тоже.

Я вздохнула. Было просто непостижимо, как это И Хули, настолько проницательная в одних вопросах, может быть так дремуче-невежественна в других. Сколько раз можно объяснять ей одно и то же? Я решила не вступать в спор. Вместо этого я спросила: