– Это снова Даллас? – спросила она уныло. – Здесь плохо. – Спокойная, собранная, девочка решила попробовать еще один, последний раз. – Здесь плохо. Пожалста, Кеп-дан, пожалста.

– Нельзя, дорогая. – Капитан поднялся на козлы и взял поводья. – Поверь: нельзя, и все.

Подняв голову и глядя на плоскую равнину, Джоанна продолжала стоять возле могилы. Кайова считали мужество главным спасительным средством. Кайова никогда не просили, не умоляли, не требовали. Она знала, что если станет совсем плохо, можно будет отказаться от еды и уморить себя голодом. Молча вытерла мокрое от слез лицо и вскарабкалась в повозку. Ausay gya kii, gyao boi tol. «Готовься к тяжкой зиме, готовься к суровым временам». Заплела волосы в косу, как будто перед битвой, и затихла.

В грустном молчании путники поехали по сухой, освещенной солнцем местности, особенно жаркой в полуденные часы. Клик, клик, клик.

Вскоре на дороге показался всадник, и капитан Кидд обратился с просьбой:

– Сэр, буду признателен, если согласитесь оказать любезность. Готов заплатить, сколько скажете.

– Что же именно надо сделать?

Одетый в белую рубашку и темный жилет местный житель легко, свободно сидел на танцующей лошади, а сзади к седлу был приторочен шерстяной сюртук. Капитан Кидд – человек незаурядной внешности, явный американец, да еще в повозке с золотыми буквами и следами пуль на бортах, вызвал немалый интерес.

– Укажите путь к ферме Вильгельма и Анны Леонбергер, а потом поезжайте вперед и предупредите, что Джоанна Леонбергер, дочь Яна и Греты, вернулась из четырехлетнего плена у индейцев кайова.

Пару мгновений всадник переводил взгляд с капитана на девочку, которая смотрела безучастными голубыми глазами – холодными, как делфтский фаянс.

– Боже милостивый! – внезапно воскликнул он, обращаясь к небесам. Так и не указав путь, развернул лошадь и галопом помчался по дороге. Капитан успел заметить, что за церковью Святого Доминика гонец свернул на юг. Из высокой травы вылетали птицы, а справа вдоль дороги тянулась неровная линия холмов, откуда они только что спустились, – далекая и обманчиво мирная.

Наконец по длинной прямой дороге они подъехали к ферме Леонбергеров. Капитан первым ступил на землю и подал руку Джоанне. Девочка снова окаменела и побледнела, став белой, словно кость. Не поворачивая головы, взглянула на хозяйство родственников. Солидный каменный дом с длинным, вдоль всего фасада, крыльцом, которое в Техасе называли галереей. Забор, куры, разнообразные сельскохозяйственные инструменты, конюшня, мескитовые деревья, собаки, палящее солнце. Всадник, которого капитан отправил вперед, стоял, с улыбкой сжимая поводья, и в упор смотрел на Джоанну. Никто не произнес ни слова, только собаки окружили незнакомцев и принялись грозно лаять.

– Raus! Raus![8]

Из дома вышел человек и отогнал собак хлыстом. При звуке немецкой речи Джоанна вскинула голову и снова, как будто все вокруг только что возникло, посмотрела на дом, постройки и бескрайнее пространство южной земли. По краям полей росли мескиты, цвела акация Фарнеза, возвышались канделябры юкки с огромными белыми свечами.

– Tante, – прошептала она. – Onkle.

Капитан снял шляпу и представился:

– Я Джефферсон Кайл Кидд. Вернул из плена вашу племянницу Джоанну Леонбергер, выкупленную агентом по делам индейцев Сэмюелем Хэммондом в Форт-Стилле, на индейской территории.

Он передал документы и замер в молчании, словно в зимнем буране. Горло саднило. Навалилась смертельная усталость. Рана на лбу внезапно напомнила о себе, и по всей голове разлилась резкая боль. Руки выглядели худыми, костлявыми и сухими – совсем как у мумии. Джоанна подвинулась на козлах и спрыгнула на землю рядом с ним.

Подошла Анна Леонбергер и встала рядом с мужем. Миновало еще несколько бесконечных секунд, пока Вильгельм читал бумаги. Наконец капитан не выдержал:

– Я привез ее с берегов Ред-ривер, из Уичито-Фолс.

– Ja, Адольф сказал то же самое. – Не поднимая головы, Вильгельм Леонбергер показал на гонца. Он все еще читал документы – худощавый светловолосый человек с загорелым лицом среди коричневой вспаханной равнины. Наконец он взглянул сначала на Адольфа, потом на капитана, и произнес: – Мы отправили пятьдесят долларов золотом.

– Да, – подтвердил капитан Кидд. – На эти деньги я купил экипаж.

Вильгельм взглянул на золотые буквы «Целебные воды», на следы пуль и уточнил:

– И упряжь тоже?

– Да. И упряжь тоже.

– А квитанция у вас есть?

– Нет, – ответил капитан. – Квитанции у меня нет.

Вильгельм пристально посмотрел на Джоанну. Девочка стояла босиком, а связанные шнурками башмаки висели у нее на шее. Заплетенные в косу волосы были уложены вокруг головы, подол клетчатого красно-желтого платья приподнимался и снова опадал на ветру. Она с такой силой вцепилась в тормозную ленту, что суставы пальцев побелели.

– Родителей убили индейцы, – сообщил Вильгельм.

– Слышал, – ответил капитан. – Да. Трагедия.

Гонец стоял рядом с выражением тревоги на лице. Потом что-то громко, жизнерадостно произнес на эльзасском диалекте, повернулся к капитану и преувеличенно пожал плечами. «Мы все разные», – означало движение.

– Что ж, так и быть, входите, – неохотно разрешил Вильгельм.

Гонец в смятении закусил губу, немного подождал, а потом прыгнул в седло и умчался прочь.

Капитан напрасно тратил время, объясняя Вильгельму Леонбергеру, что девочка нуждается в тишине, покое и постепенном включении в новые жизненные обстоятельства. Что она считает себя кайова и должна медленно, осторожно возвращаться к европейским порядкам. Что она в третий раз меняет опекунов и может тяжело пережить очередную потерю. Он знал, что новость слишком увлекательна, слишком остра, чтобы держать ее при себе. Скоро возле дома соберется целая толпа: скорее всего, во главе со священником. Люди придут с песнями, славословиями, выражением благодарности, сосисками и пирогами. Начнут выкрикивать немецкие слова, чтобы проверить, помнит ли девочка родной язык. Станут показывать дагеротипы родителей и платье, которое она носила в шесть лет. «Помнишь? Помнишь?»

Капитан устроился на набитом конским волосом диване с чашкой крепкого кофе в одной руке и тминным кексом в другой. Джоанна забилась в угол, уселась на корточки и сжалась, обняв руками колени, так что подол платья касался пола. Она с недоумением смотрела на странные вещи, которыми белые люди набили свой неподвижный дом. Дагеротипы казались непонятными железными пластинами с нелепыми черными и белыми пятнами. Кружевные салфеточки, ковер с ярко-оранжевыми и бордовыми цветами, стекла в окнах, стоящие на буфете большие, похожие на военные доспехи серебряные блюда, миниатюрные столики на тонких ножках. Вопреки всякой логике, на окнах почему-то висели шторы. Джоанна не понимала, зачем делать в каменной стене дырки, вставлять стекла, а потом закрывать их тряпками.