С другой стороны, я понимал, что Марк ни при чём. На неё всегда все смотрели, и мужчины, и женщины, и любого возраста, и на улице, и везде. Хотя я бы не сказал, что она какая-то особенная красавица. У неё никогда никакой причёски не было, косметики тоже не было, ни маникюра, ничего такого. И одета всегда была не как все, как будто вообще не следила за модой. Не то, чтобы некрасиво или вызывающе, наоборот — иногда совсем просто. Но всегда как-то неуместно. Сильно отличалась от всех. Не знаю, в какую сторону, я это точно проанализировать не смог бы. Просто замечал, что сильно отличается, как будто из совсем другого круга.

В этой толпе, которая была вся избранная, она тоже сильно отличалась от всех. Все были из одного круга, а она опять из другого. И одета была опять не как все. Не как Гаврош или каратист, ничего такого. Сегодня она была в платье, наверное, платье было как раз для таких случаев, для закрытых концертов и тому подобного. Но… Нет, я не могу это объяснить. Все женщины в избранной толпе были очень нарядно одеты, в ярких платьях, украшений очень много, и причёски какие-то особенные, и косметика. Но все они были одинаковые, хоть и довольно разные. То есть все они были в толпе, а она опять была из другого круга. Женщины из толпы смотрели на неё особенно пристально, даже пристальней, чем многие мужчины. У женщин были сосредоточенные и задумчивые лица. Они смотрели на неё не как на соперницу, а как на картинку в импортном журнале. Картинка не может быть соперницей, поэтому её рассматривают очень внимательно, без ревности, и стараются запомнить. Женщины вот так на неё смотрели. Старались запомнить.

Я тогда подумал, что тоже смотрю на неё так, будто стараюсь запомнить. Наверное, потому, что я вот такой её никогда не видел. Я очень хорошо всё запомнил, до последней мелочи. У меня наблюдательность развита очень хорошо.

Она была в тёмно-вишнёвом платье, длинном, намного ниже колен. Книзу платье сильно расширялось, это было заметно не сразу, а когда она двигалась. И рукава были длинные и сильно расширенные книзу, это тоже было заметно только тогда, когда она руку поднимала. Платье казалось закрытым, хотя у него был глубокий узкий вырез. Туфли были тоже тёмно-вишнёвые, на очень высоких каблуках. На этих каблуках она была на пол головы выше Марка. Ещё у неё была маленькая тёмно-вишнёвая сумка, вместо ручки — длинная металлическая цепочка. Она даже сумку несла не как все. Обернула цепочку вокруг запястья, и сумка висела низко, почти у самой земли. Кажется, сумка и туфли были замшевые. Или бархатные, тут я не уверен. Но из одного материала, и цвет у них был одинаковый. Такой же, как у платья.

Ещё я обратил внимание, что у неё сегодня причёска. Всегда ходила лохматая, как Гаврош, даже когда совсем коротко подстриглась. А сегодня волосы были зачёсаны назад, можно сказать, даже зализаны, ни чёлки не было, никаких вихров не выбивалось, ничего. Сначала я подумал, что она подстриглась ещё короче, но потом заметил, что это причёска такая. Странная причёска, у любой другой это выглядело бы нелепо и смешно, а у неё — как так и надо. Даже красиво. Очень. У всех женщин из толпы избранных были большие причёски, кудри, или начёсы, всякие заколки с камнями. Я заметил, что женщины смотрели на её голову и трогали свои причёски руками, совершенно машинально, будто хотели их закрыть или исправить. У одной девушки были длинные распущенные волосы. Я заметил, как эта девушка спряталась за своего спутника и завязала свои волосы в хвост. Я тогда подумал, что стало лучше, но девушка всё равно не отличается от толпы. Хотя девушка красивая, красивей многих, и одета модно, но всё равно не отличается.

А она очень отличалась. Наверное, поэтому на неё всегда все смотрели. Ведь нельзя было сказать, что она красавица. Вернее, я раньше никогда об этом не думал. И при мне никто не говорил, что она красавица. Вот я и не думал. Наверное, для моего сумасшествия это было не важно. Теперь я видел, какая она красавица, но это тоже было не важно. Потому что даже в этом она была не такая, как все. Ведь если женщина красива, то всегда можно сказать, что в ней красиво. Лицо красивое, или фигура, или руки, или ноги… Всегда почему-то говорят о деталях, я давно это заметил. О ней ничего такого не говорили. Я тогда подумал: наверное, это потому, что у неё не было деталей. Она была вся целая. Не получалось рассматривать отдельно — лицо, отдельно — фигуру, отдельно — волосы или глаза. Не знаю, как это объяснить. Например, можно было бы сказать, что у неё очень красивый нос. Это было правдой, но звучало бы как-то… глупо. К тому же, совершенно не важно, какой у неё нос. Или даже глаза. Она была так красива, что детали не имели никакого значения. Тем более, что её нельзя было рассматривать по деталям, деталей у неё не было.

Всё это я думал тогда, когда она и Марк шли по переулку в мою сторону, а толпа избранных так и смотрела ей вслед. И все прохожие на неё смотрели. Я заметил, что некоторые смотрят с таким выражением, как будто не верят своим глазам. Странно, что я так много тогда заметил и запомнил. Мне казалось, что я тоже смотрю только на неё. С таким выражением, будто не верю своим глазам. Кажется, я тогда опять подумал: куда мне до неё… Хотя вряд ли подумал именно этими словами. Просто ощущение было такое… безнадёжное.

Она была такая красивая, что даже не воспринималась как живая женщина. Вообще как человек. Она была прекрасна, как прекрасное произведение искусства. Или цветок. Или, скорее, как экзотическая птица, или как бабочка, тоже экзотическая — из тех, которые никогда не залетают в наши широты. И платье её выглядело не платьем, а собственной кожей, крыльями бабочки, лепестками цветка. Платье обливало её без единой морщинки, без единой складочки, а когда она подняла руку и потёрла переносицу, — медленно раскрылось крыло птицы или бабочки, или это лепесток цветка шевельнулся под ветром. Нет, наверное, всё-таки бабочка. Тонкая, длинная, с тёмно-вишнёвыми крыльями. Или принцесса из сказки. Не та, которых рисуют на обложках детских книжек, а настоящая, сказочная. Которых в детстве все видят во сне, а потом забывают. А если даже не забывают, то привыкают, что в жизни таких не бывает. В жизни царевны-лягушки никогда не сбрасывают свою лягушачью кожу.

Странно, что я тогда успел так много передумать, пока она и Марк шли по переулку мне навстречу. Она — прекрасная тёмно-вишнёвая бабочка. Марк — большой майский жук в парадном костюме и при галстуке. Помню, что это сравнение тогда меня рассмешило и успокоило. Я даже немного пришёл в себя, вспомнил, зачем я здесь торчу, и шагнул им навстречу.

Марк заметил меня первым, замахал руками, еще за несколько шагов закричал:

— Ей не понравилось! Представляешь? Мне билеты еле-еле достали, а ей не понравилось!

Ни «привет» не сказал, никакого удивления не выразил по поводу того, как я здесь оказался. Как будто заранее ожидал, что я здесь буду стоять. Но я на это даже внимания не обратил. Я почему-то очень обрадовался, что ей не понравилась эта культурная программа, которую Марк с таким трудом организовал. Чтобы Марк не заметил, что я обрадовался, я вроде бы удивлённо спросил у неё:

— Это почему же вам не понравилось?

Она подняла голову, посмотрела на меня и с отвращением сказала: