разбить об пол тарелку, в конце концов? Но я ничего этого не хочу! Я не хочу быть занудной, не хочу быть злой! Я хочу… Да вот хотя бы спокойно сходить в туалет.

Не исключено, однако, что и тут меня ждет какой-нибудь «сюрприз». Журналы мод, например, «прописались» здесь прочно, но это еще можно понять. Гораздо больше меня удивили однажды обнаруженные в туалете тетрадь и ручка – что, на горшке тоже можно творить?

Ну а что же на этот раз?..

Чайная чашка. В уголке туалета стоит на полу чайная чашка. Она что – устраивала здесь чаепитие?!

Прошел час. Прошел второй. Дело идет к темноте. Темно будет уже через полчаса, и тогда в сердце начнет закрадываться страх.

Надо идти на речку. Ну не дура ли, что отпустила ее одну? Знала же, знала – пропадет. Как пропала совсем недавно…

Буквально два дня назад внучка вот так же ушла в город одна. Так же начинало темнеть, и она, бабушка, принялась обзванивать всех внучкиных подруг. «Нет, не видели, не знаем»… Уже начинала думать о милиции, когда девчонка возникла на пороге. «Милан, ты что, не видишь, что уже темнеет? Что я начинаю сходить с ума?»

– Бабушка, ну что ты волнуешься? Со мной никогда ничего не случится.

– Милан, постарайся меня понять. Это в нашем детстве не страшно было уходить из дома хоть дотемна, хоть вовсе на всю ночь. Дома знали: не пришла – значит, ночует у подружки. А вы живете…

Я толкую ей про это нынешнее неспокойное, мягко говоря, время, а она… молчит. Но, кажется, заметила, что бабушка дошла до ручки. Поэтому взялась объяснять:

– Понимаешь, я шла из города через овраг. Помнишь – там лежит упавшее дерево? Я села на него и стала слушать музыку. И засиделась.

Она слушала музыку! А бабушка хоть помирай от своих «необоснованных» переживаний… Вот так же они ждали когда-то с дискотеки свою дочку, Миланину маму: пока та появится на пороге – сто страхов переживут, опустошат пузырек корвалола. Она же – «ну что вы волнуетесь, со мной никогда ничего»… Да еще про родительский диктат добавит, про свободу, которой лишена…

Какие же они бесчувственные, нынешние дети! Наденут свои наушники, отгородятся от мира, и ничего-то для них не существует, кроме них самих. Между прочим, буквально вчера (вчера они ходили на речку вместе, но возвращались разными дорогами – внучка предпочла более короткий путь, а она пошла как раз через овраг – здесь подъем не такой крутой), так вот, она пошла через овраг, и как раз напротив того поваленного ветром старого дерева ей вышли навстречу два парня – пьяные, неопрятно одетые и, разумеется, матерящиеся – бр-р-р… Она, бабуля, была им, конечно, неинтересна – а если бы шла внучка? Да еще одна?!

Боже, а на улице-то почти стемнело! Надо бежать на речку. Скорее, скорее. Только бы она была там. Только бы она была там!..

Внучка стояла на берегу. Вернее, она танцевала. Собственно, об этом могла догадаться только она, бабушка, но никак не внучкино окружение.

Окружением были два парня и женщина с ребенком, которая подошла к реке как раз в те минуты, когда на высокий берег (речка течет внизу) пришла и я. Сверху все хорошо было видно: и парни, и женщина (ребенку, совсем малышу, было все равно) взглядывали на девчонку с недоумением: чего она так непонятно дергается? То ли подпрыгивает, то ли какие-то странные упражнения выполняет. Недоумение их легко объяснимо: музыка звучит только в наушниках внучки, окружающим она не слышна. И они не могут понять природы ее телодвижений…

Волосы у моей Миланы распущены по плечам, велосипед и пляжная сумка лежат у ног, а ноги выделывают странные па…

Уже несколько дней она твердила мне про танец, называющийся «драм-степ» и порывалась его исполнить, но дела, дела… эта самая грязная посуда… И вот теперь я вижу этот танец при странных, как говорится, обстоятельствах. Господи, но как она сейчас хороша – с распущенными волосами, стройной фигуркой, руками, брошенными в пространство. В голову приходит то ли здравая, то ли отчаянная мысль: в конце концов, должна же она когда-то в первый раз пойти на речку одна! Ребенок вырос, ребенок жаждет самостоятельности. Так почему не сегодня?!

Почему, почему… Да потому, что эти парни, кажется, уже начинают о чем-то совещаться. Кажется, они уже направляются к ней…

– Милана! Ми-ла-на!

Невероятно и необъяснимо – она не могла меня услышать, уши законопачены музыкой и наушниками – но она в ту же секунду обернулась. И в ту же секунду взяла сумку, села на велосипед и поехала ко мне.

Слава Богу…

От волнения и переживаний ноги мои ослабли, и я, как когда-то возле операционной, опускаюсь на землю там, где стою. Однако внезапно возникшее в груди ожесточение заставляет встать и идти: хорошо, что я подошла вовремя, а если бы не подошла? Ведь они уже явно направлялись к ней, эти два парня, и кто знает, что было у них на уме. Ноги, однако, предательски дрожат, и я опять сажусь на землю. Господи, почему ее так долго нет? Конечно, сейчас она поднимается в гору, на этот высокий берег, но все равно уже пора…

Вот, появилась. Появилась и… слазит с велосипеда, оставляет его и сумку на круче и опять исчезает из глаз. Нет, вы подумайте, она еще и нервы треплет! Она хочет несчастную бабушку добить! Чтобы я еще раз отпустила ее одну – дудки! Не дождется!

Не дождется.

Потому что… не будет ждать. Разве ты не чувствуешь, что она уже осуществила свое намерение – делать то, что считает нужным?!

Милая моя, маленькая моя, дорогая моя девочка! Я так боюсь за тебя. Постарайся меня понять и догадаться, что мои опасения и тревоги – от любви, а не от желания навязать тебе свою волю. Услышала же ты каким-то непостижимым образом, когда я стала тебя звать…

Ух-х-х, появилась. Опять садится на велосипед и едет домой – минуя меня, другой дорогой.

Ах, другой… Ну, и я останусь сидеть там, где сижу. Вот не встану и не пойду…

– Бабушка!

Ах, все-таки «бабушка»! Все-таки чувствует…

– Бабушка!

Машу рукой: мол, поезжай. Не захотела подъехать ко мне, и не надо. Кати одна…

Но и я сижу на теплой летней земле одна-одинешенька…

Может быть, я опять чего-то не понимаю? Как не понимала в ситуации с кроваткой. Прошло время, и мне в голову пришла очевидная мысль: а ведь они, родители моих