И доктор уткнул свой благородный нос мудреца с лёгкой горбинкой в её ладонь, вдыхая аромат убитого бутона, о котором Нэя сожалела сейчас гораздо больше, чем о Гелии. Будто Гелии никогда и не существовало. Она ушла в небытие, как все её родные, как цветочные плантации, затерянные где-то в неведомом мире, как мама, с которой она гуляла в цветущих лугах. Разность во времени от момента их утраты до сегодняшнего дня исчезла. Вся прошлая жизнь Нэи, заселённая ими, родными людьми, принадлежала вечности, в которой уже не было времени. Остался только аромат памяти, как от этой стёртой субстанции на ладони. И доктор прижал её ладонь к лицу, словно прочёл её открывшуюся память и жалел её за все потери. Это была любовь старого и ненужного ей человека. Но он и не ждал её ответа. Он знал, о ком она терзается, не в силах отринуть своё чувство. И помочь не умел. Ни ей, ни себе…

Нэя очнулась от грубого хохота Ноли и дружного с ним тоненько-заискивающего смеха Эли, уже забывшей о ночном жутковатом приключении, как забывают о случайном спотыкании с неловким последующим падением в мягкую траву. Так оно и было. Встала, отряхнула тунику и пошла. И пожалела лишь о том, что не видела лица насильника. Она и сама с покорностью, переходящей в приятие, раздвинула ноги… Это же был другой тип людей, растворённых в природных процессах и не стремящихся им противостоять, или их анализировать. Есть и есть. Как же иначе?

Женщины смеялись над платьем, которому нерадивая швея пришила рукав от другого платья. Ноли отправилась искать виновницу в швейный цех, но Нэя знала, что виновница она. Перепутала всё ночью, не спалось, и решила закончить работу, но на самом деле наполовину спала. Но вставать и объяснять им ничего не хотелось. В цеху шла ругань, а Нэя спала с открытыми глазами. Капсула доктора баюкала её в одушевлённых волнах озера, чья поверхность была усыпана облетевшими от ветра бутонами с кустов. Не одна она губила то, чему не суждено раскрыться и дать плод. И в руке горел поцелуй, почти осязаемый и телесный, как растительная плоть бутона. Но это не был поцелуй доктора, а прикосновение Рудольфа, умоляющее о прощении. И она перебирала любящими опять пальцами эту мольбу, давая ей надежду.

Что за вирус подхватил доктор Франк?

Давая ей надежду на другое, совсем другое продолжение их отношений, он и не подозревал, насколько злопамятной окажется эта маленькая задрыга. А он-то был уверен в том, что уже через пару недель она отойдёт от трёпки, всё простит, расправит свои легковесные крылышки и примчится для того, чтобы опять, если уж не со страстью как вначале, то вполне покорно раздвинуть свои превосходно упругие и юные по виду ляжки. Своё отторжение ею он переживал очень болезненно. Поэтому и думал о ней с умышленным цинизмом, чтобы не так больно. А было больно, как будто в голову засадили гвоздь, и эта сильная боль, настигшая посреди дороги, возникла впервые после той страшной ночи рядом с Азирой. Пришлось принимать болеутоляющее. Он стал вспоминать, когда его впервые накрыли приступы мигрени. Кажется, в самый первый раз это было после того, как он едва не убил Гелию, ненавидя её за бегство Нэи, за смерть брата Нэи, за то, что по её милости стал, хотя и было это сомнительно, а вдруг нет? Убийцей невиновного человека, которого никогда и не считал соперником. По той простой причине, что и не ведал ни о каком сопернике, не верил в сам факт его наличия, а когда вдруг узнал, то оказалось, что ярости-ревности нет и в помине. Одно только любопытство и было. И третирование Гелии сценами ревности было больше игрой от скуки, было своеобразной формой взимания ощутимой дани с неё за то, что она выставляла его для всех землян на базе похотливым козлом, архаичным придурком, оплачивающим её роскошную напоказ жизнь. Последнее, — то, что он являлся придурком по отношению к женщинам, — пожалуй, и было близко к истине. А потом уже приступы головной боли накатывали периодически, и он глотал болеутоляющее, никому и ничего не говоря, не советуясь с врачами. Ведь плановые обследования не выявляли никаких патологий или заметных расстройств. А если бы что обнаружили, то и сказали бы. Один только Франк сказал однажды, глядя как всегда в сторону, будто обращался к тому, кто стоял рядом, даже если рядом никто не стоял.

— Для чего вы употребляете столько обезболивающих препаратов? Я обнаружил их след у вас в крови. У вас не всё в порядке с биохимией. Бросьте вы свои эксперименты со своим кристаллическим чудовищем! Не носите вы его больше никогда. Просто замуруйте в вакууме. Если уж расстаться с ним не в состоянии. Этот ваш артефакт способен к разрушению вашего сознания, — просто опустить его настолько низко и глубоко, что однажды вы окажетесь на дне безумия, чтобы не выплыть уже никогда. Не могу открыть источник своей осведомлённости, но это живой, инопланетный и очень опасный паразит. Если вы последуете моему совету, все тайны так останутся только вашим личным грузом. А если нет, я буду вынужден составить обстоятельный доклад для отсылки его в ГРОЗ с первым же звездолётом в сторону Земли. Доклад будет о том, что вы затащили в подземный город инопланетную кристаллическую форму разумной жизни, изучаете её в тайне от всех, не ставя никого в известность. Она может быть угрозой, как для вас, так и для других людей. Пока я буду держать вашу тайну при себе, но, если дальнейшие события убедят меня в том, что кристалл опасен для всех прочих, кто не вы, я приму надлежащие меры. Вы же со своими проблемами разбирайтесь сами. А то, что они давно уже у вас возникли, для меня это ясно… — тут Франк покачнулся и схватился рукой за лоб. Было похоже на то, что у него самого приступ мигрени. Белки его глаз были в красных прожилках, и он щурил их, испытывая муку от яркого света, как это и бывает при сильной мигрени, а на лбу над переносьем набухало и пылало красное пятно. Ничего подобного раньше Рудольф за ним не замечал. Доктор, как правило, был здоров, розовато-смугл, как налитой плод, глаза всегда ясные и чистые.

— Вчера я долго гулял в провинции, у меня там есть одно живописное и уже привычное местечко, — пробормотал Франк, оправдываясь. —