раз кусает. Оно, конечно, и раньше случалось, но чтобы в таких масштабах. В отдельных домах люди буквально воем воют. Причем никакие отпугивающие средства не помогают — в смысле, от комаров. От тараканов-то они никогда и не помогали. Хоть рапторы, хоть три раза рапторы — а они лезут, и все. Мы вчера выезжали на дезинсекцию, все подвалы в доме обработали, да так, что сами чуть не сдохли — даже в противогазах. Квартиры обработали. Смесь — убойная. Но там даже до вечера ждать не нужно было, чтобы понять, чем дело кончится. Обычно как: пшикнешь разок за радиатор, и они оттуда как прыснут во все стороны, и половина тут же дохнет, а вторая половина — не добежав до ближайшей стенки. А тут... То есть они, конечно, выходят. Вроде посмотреть, чем мы тут занимаемся. А некоторые даже будто дохнут. Но полежат немного — и опять встают. А уж про комаров я и вовсе не говорю. До сих пор чешусь, как пес шелудивый.

— Н-да, — потерялся Антосевич.

Потом хмуро, исподлобья, посмотрел на Виталия.

— И вы хотите сказать, что в том случае, если мы отведем все наши силы, двое ваших коллег сделают то, что мы сделать не в силах. Придут лейтенант с прапорщиком и усмирят взбесившуюся матушку-природу. Причем лейтенант — еще и женщина.

— Мы можем, по крайней мере, попробовать, — ответил Ларькин. — Вы уже попробовали, своими силами и средствами. У вас ничего не вышло, и вы потеряли людей и средства. Причем средства, насколько я понимаю, немалые и не лишние. У нас— своя версия происходящего и свои методы решения проблем. А насчет лейтенанта Рубцовой — так вы ее просто никогда не видели в деле. Эта девочка умеет такое, что вполне в состоянии потягаться хоть с чертом, хоть со взбесившейся матушкой-природой. И с головой у нее тоже все в порядке. Давайте подождем?

— Давайте подождем принимать решения, — проворчал генерал. — Давайте сперва перекусим. Подумаем. А потом расставим все положенные точки во всех положенных местах.

— Я не против, — согласился Виталий.

***

Обедали в столовой, блюда были вкусные и сытные, немного выпили. После обеда Антосевич с Радзяховским, сославшись на то, что им нужно покурить в отдельном кабинете, удалились. Оно и понятно, генералу нужно созвониться с кем положено: принимать решение единолично он не хочет, да, по большому счету, и не имеет права.

Семашко тоже засобирался, у него в Минске были какие-то неотложные дела, а он и без того уже тут изрядно засиделся. Виталию он оставил свой минский телефон и просил звонить в любое время дня и ночи, если появится хоть какая-нибудь новая информация. А потом попросил проводить его до дверей.

Выйдя коридором в небольшой квадратный холл, из которого начинался другой, короткий коридор до парадного, Семашко остановился и обернулся к Виталию.

— Знаете, Виталий Юрьевич, я хотел сказать вам еще одну, немаловажную вещь. Видите ли, это имя, которое вы упомянули, — Колесник, Валентин Колесник, оно мне знакомо, причем знакомо давно. Он ведь по образованию биохимик, и мы с ним когда-то виделись пару раз на конференциях и семинарах. Не скажу, чтобы он произвел тогда на меня какое-то особенное впечатление как ученый, но вот как диссидент... Диссидент с этаким, знаете ли, эколого-утопическим уклоном. В те времена он достаточно плотно общался с одним из бывших лидеров нашей нынешней оппозиции. Бывших не потому, что батька Лукашенко его куда-то задвинул. Задвинули его сами оппозиционеры. Там девяносто две партии, в каждой по сорок шесть лидеров, и все тянут одеяло на себя. А он не вписался. Но не это главное. Главное — что уж больно завиральные у него идеи, с точки зрения и батьки, и оппозиционеров. Так что он сейчас не у дел. Вот, возьмите, адрес я заранее вам на карточке написал. Олесь Шершневич, Олесь Адамович Шершневич. Он историк. Правда свихнулся на этих своих идеях. Если будет такая возможность — вы бы побеседовали с ним о Колеснике. Они наверняка давно уже не виделись — Шершневич человек довольно сложный, а уж Колесник и вовсе вздорный тип. Всегда был таким. Взрывной психопат с маленькой такой манией величия. И вроде бы лет пять-шесть тому назад они крупно поссорились. Но до того момента это был такой, я вам скажу, тандем. Они только что под ручку не ходили. И делали загадочные намеки. Так что вы поговорите с Шершневичем, если выпадет такая возможность.

— А почему вы всего этого не сказали там, в кабинете, — спросил его Виталий.

— Ну что вы, в самом деле, — укоризненно посмотрел на него Семашко. — Я ученый, а не стукач. Проконсультировать — это я могу. А вот подводить под монастырь человека, пусть даже не слишком мне приятного — нет уж, увольте. У нашего КГБ лапки цепкие...

Он поднял глаза на Виталия и спохватился.

— Ой, извините, я как-то не принял во внимание, что вы тоже из точно такой же структуры. Как-то; знаете, автоматически вижу в вас коллегу-ученого...

— Ничего страшного, — успокоил его Виталий. — И ничего обидного в том, что вы во мне увидели коллегу- ученого, право слово, нет. Спасибо вам. За хорошую информацию — спасибо.

— Да не за что, — Семашко как-то вдруг засуетился и начал спешно двигаться к выходу. — Всегда рад помочь. Звоните; если что. Удачи вам. До свидания.

Договаривал он уже на ходу.

— До свидания, — вслед ему сказал Виталий, посмотрел на каллиграфически выведенный на карточке адрес, а потом со вздохом огляделся вокруг. Ну так и есть. В раму большого овального зеркала вделан простенький, зато весьма чувствительный жучок. Лажовщики они, наши младшие братья. Даже заштукатурить как следует не могли. Для не тренированного глаза — это просто маленькое утолщение. Но рассчитывать-то надо на тренированный глаз. Всегда рассчитывать, и на очень хорошо тренированный.

Итак, интеллигентские откровения Семашко были всего лишь проверкой со стороны господина генерала. На каких семинарах Семашко встречался с Колесником — дело темное. А вот откуда он может знать о тесных отношениях между историком и диссидентом Шершневичем и одержимым утопиями биохимиком Колесником ясно. От братьев по разуму из белорусского КГБ, откуда же еще. Шиты белыми нитками ваши, товарищ генерал, подставы. Я-то от вас ожидал чего-нибудь посолидней. Хотя, впрочем, нормальная проверка. Если русский капитан начнет стенать о том, что он не видел столицы дружественного