«мощного черного слона», в свою очередь, предвосхищает описание другого авторского двойника — из песни «Жили-были на море…», 1974: «У черного красавца борт подгнил, / Забарахлили мощные машины» /4; 440Г

В обоих произведениях встречается мотив доминирования лирического героя, который всегда стремится быть первым, лучшим и идти только вперед: «Надо б подступы к воротам заминировать, / Но уж очень мне охота доминировать! <…> А покуда я на поле доминирую…»/2; 541/, «Вперед и вверх, а там…» /1; 228/, «Вперед и вниз'. Мы будем на щите!» /2; 281/, «Я авангардист по самой сути: / Наступать и только наступать'.» /3; 383/, «И, как всегда, намерен побеждать!» /2; 222/, «Скачки! Я сегодня фаворит» /2; 267/, «Сегодня я сам — самый главный диспетчер» /2; 256/, «Я — глава, и мужчина — я!» /2; 188/, «Я — главный! А сзади… Ну что б я сгорел!» /2; 88/, «Я — “Первый”, я — “Первый", — они под тобою» /2; 89/, «Но уж дело такое — я первый ездок» /5; 346/, «Я был первым, который ушел за флажки / И всю стаю увел за собою» /5; 534/, «Я, первый из людей, вступаю в спор, / Поправ законы, первый на земле» /2; 471/, «Я первый смерил жизнь обратным счетом» /3; 220/, «Он смеялся над славою бренной, / Но хотел быть только первым» /3; 217/, «Я должен первым быть на горизонте!» /3; 137/, «Я прийти не первым не могу!» /2; 267/, «С последним рядом долго не тяни, / А постепенно пробирайся в первый» /2; 279/, «Скажет лучший в мире лучник — / Славный парень Робин Гуд!» /5; 13/, «Бывший лучший, но опальный стрелок» /1; 238/; либо выступает в образе вожака: «В стае диких гусей был второй, / Он всегда вырывался вперед» /5; 258/, «Бывало, вырывался я на корпус / Уверенно, как сам великий князь» /4; 71/, «Шаг я прибавляю понемногу — / И весь строй сбивается на мой» /2; 266/, «И вожак я не с волчьей судьбою» /5; 534/. А в анкете 1970 года на вопрос «Хочешь ли ты быть великим?» сам поэт ответил: «Хочу и буду».

И в реальной жизни Высоцкий всегда стремился к лидерству: «Ты будешь выступать первым? — кричу я Володе. — Чтобы с ходу зал заделать, тон задать!.. — Только первым! Всегда и везде первым'. — отвечает Володя…»[2006].

Теперь вернемся еще раз к строке «Стоял рояль на возвышенье в центре» и обратим внимание, что в целом ряде произведений 1970-х годов лирический герой либо оказывается в центре, либо стремится попасть туда: «Лежу я в центральном кругу на лугу» («Не заманишь меня на эстрадный концерт…», 1970), «Я приземлюсь как можно ближе к центру» («Затяжной прыжок», 1972; АР-12-83), «Но все-таки центральные ворота / Солдату поручают охранять» («Песня солдата на часах», 1974).

Кроме того, рояль стоял «на возвышенье в центре», а в «Расстреле горного эха» (1974) поэт выведет себя в образе эха, которое жило «на кручах таких, на какие никто не проник».

Убийство эха названо «кровавой, злой потехой», и таким же эпитетом наделен дирижер-композитор: «Над пультом горбясь злобным Бонапартом, / Войсками дирижер повелевал» (А.Р-12-76). При этом потеха продолжалась всю ночь, а «злой композитор не спал» (АР-12-58). Что же касается авторских двойников (эхо и рояля), то в обоих случаях они терпят истязания молча: «Рояль терпел побои, лез из кожи, / Едва дрожала верхняя губа» (АР-12-7 8) = «И эхо топтали, но звука никто не слыхал». Совпадает даже мотив сочувствия герою: «И слезы пролились из первой скрипки / И незаметно затопили зал» = «И брызнули слезы, как камни, из раненых скал».

А личностный подтекст образа черного слона из стихотворения «Парад-алле! Не видно кресел, мест…» подтверждает еще одно высказывание Высоцкого, прозвучавшее в интервью немецкой газете «Зонтаг» (Берлин, февраль 1978): «Например, в “Гамлете”, если спектакль не вытанцовывается, вдруг замечаешь, что зал совсем не вовлечен, что половина зрителей не схватывает суть и не видит того, что мы играем, что кто-то пришел на спектакль из простого любопытства… тогда мне кажется, что я — коверный, кривляющийся на сцене, и хочется все бросить, развернуться и уйти, сказав: “Уважаемая публика, извините, но я так больше не могу”…»[2007] [2008] [2009]. Сравним со стихотворением «Парад-алле!..»: «Оркестр шпарил марш — и вдруг, весь в черном, / Эффектно появился шпрехшталмейстер / И крикнул о сегодняшнем коверном. / Вот на манеже мощный черный слон…» (а манеж как место действия лирического героя, выступающего в образе шута, встречается во многих произведениях: «Я верчусь, как прыгун на манеже… / Я напрасно готовил клыки» /2; 423/, «Как во время опасного номера в цирке» /5; 44/, «Сумасшедшие, невероятные трюк, / Как лихой цирковой акробат» /4; 280/, «И, ступив на канат над ареной, / Шел по нервам, шел по нервам / И под барабанную дробь» /3; 427/).

Но особый интерес представляет следующая строфа из стихотворения «Парад-алле!..»: «Я был неправ — с ним шел холуй с кнутом, / Кормил его, ласкал, лез целоваться / И на ухо шептал ему, о чем? / В слоне я сразу начал сомневаться».

Если черный слон — это alter ego автора, то легко догадаться, что в образе «холуя с кнутом» персонифицирована советская власть. С одной стороны, она уговаривает героя, «ласкает» его, а с другой — держит при себе кнут. Перед нами — вариация на тему «кнута и пряника», как в «Деревянных костюмах» (1967) и в песне «Мне судьба — до последней черты, до креста…»(1977): «И будут вежливы и ласковы настолько — / Предложат жизнь счастливую на блюде [пряник], / Но мы откажемся, — и бьют они жестоко… [кнут]», «.Даже если сулят золотую парчу [пряник] / Или порчу грозят напустить [кнут] — не хочу! / На ослабленном нерве я не зазвучу…» и т. д.

Таким образом, реплика: «И на ухо шептал ему, о чем? / В слоне я сразу начал сомневаться», — означает, что поэт начал сомневаться в самом себе — сможет ли он устоять против уговоров «холуя с кнутом» и остаться самим собой?

Вообще же мотив сомнений и избавления от них очень характерен для лирического героя: «Я не верю судьбе, а себе — еще меньше» («Прощание», 1965), «В душу мне сомнения запали, / Голову вопросы мне сверлят» («Палата наркоманов», 1969), «Меня сомненья, черт возьми, / Давно буравами сверлили»^2 («Упрямо я стремлюсь ко дну», 1977), «Исколот