отходила дорога на Пуа-Террон, а налево — другая улица. Мимо кладбища, среди цветущих яблонь и груш проходила еще одна дорога, которая в двухстах метрах спускалась в лощину. Эта продолговатая лощина отделяла деревню Ла-Орнь от лесистых холмов, которые были видны еще из Пуа-Террона.

Франсуа Мелладо спросил Устрика: — Как же называется эта деревушка? — Ла-Орнь. Неприветливое название. Да и вся-то она — два перекрестка: один повыше, другой пониже. Одна дорога — на Сингли, другая, налево, — на Пуа-Террон, а по третьей, справа, мы как раз и въехали…

Спаги пришли сюда из Бувельмона. Накануне оставили Вандресс, продержавшись там сколько хватило сил, а потом дрались на дороге из Вандресса в Омон, отходя медленно, с боем. Ночью пришлось свернуть на Шаньи и оттуда на Бувельмон. Здесь отдохнули, перестроились. Два полка — марокканцы и алжирцы. Отдыхали очень недолго. Сколько отсюда до Бувельмона? От Бувельмона до Баалона примерно полтора километра, три километра от Баалона до перекрестка дорог, ведущих одна в Омон, другая на запад, в эту деревушку. От перекрестка сюда еще два с половиной километра, значит всего километров семь, должно быть так. А мне показалось куда больше.

Один из эскадронных командиров громко отдавал приказания. Людей послали валить деревья по соседству. Офицеры выбирали позиции для пулеметов и трех пушек, которые еще оставались, — две 25-миллиметровки и одна 37-миллиметровка. За два последних дня бригада сильно поредела. Конечно, здесь, когда собрались все вместе, получилось много народу. Но оба полка едва равнялись по численности одному. Кроме того, легко раненные спаги считали делом чести оставаться в строю, так что многие сидели в седле с рукой на перевязи или с забинтованной головой. Грузовики поставили поперек дороги, чтобы заградить подступы. Вокруг раздавался дробный стук топоров.

Командир полка алжирцев, в котором служил Устрик, полковник Бюрноль, поместился в церкви вместе с командиром бригады, невысоким, сухощавым полковником Марком. Полковник Жофруа собрал своих марокканцев и расставил их в верхнем конце деревни, возле кладбища. Здесь были: Бухатем Абдесселем, Хамиам Хабиб, Буалем Келифа, Джелул Буакат, Сафи Сафи, Таиб Белгасем, Шарем бен Ларби, бен Ребиа Улд Бусмала, Абдалла бен Сабеб… Вместе с ними Пезе проехал перед взводом Устрика; алжирцы тащили срубленные деревья и уже начали строить заграждение в вершине треугольника дорог, дополняя тем самым барьер из грузовиков, перегородивших дорогу на Сингли. — Эй, Виктор! — окликнул Устрик. Пезе, сидя на коне, повернулся на голос. Он увидел своего старого друга и улыбнулся. — Как тебе понравится? — сказал он. — Мы-то что здесь делаем? — Это означало многое. Очень многое. Это означало: помнишь Каркассон, наши прогулки в старой крепости, товарищей — шутника Валье и нашего депутата — военфельдшера Сесброна, и всю прежнюю жизнь до армии… партию. Разве наше дело быть здесь? Устрик покачал головой: — А чье же это дело? Их, что ли, по-твоему? — Он показал на своих однополчан, алжирцев и марокканцев, которые хлопотливо укрепляли позиции, и это означало: у них ведь есть своя страна, они там оставили близких. Ведь это еще нелепее. Мы-то защищаем Францию. И Устрик быстро добавил: — Ты можешь себе представить, чтобы Гитлер да в Париже!..

— Скажи уж прямо — в Нарбонне! — ответил виноградарь Виктор Пезе. И он тронул своего коня, — надо было спешить: на дороге в Пуа-Террон тоже строили заграждения.

Итак, полковник Жофруа с отрядом марокканцев будет оборонять верхнюю часть деревни, район кладбища. Оборона дороги на Сингли и всего треугольника, включая церковь, где обосновались Марк и Бюрноль, а также шоссейной дороги Омон–Вандресс была поручена алжирцам. Остальные марокканцы — довольно крупный отряд — ушли с капитаном по дороге, пролегающей позади кладбища, чтобы занять гребень холмов, примерно в километре от деревни, и там создать тыловой рубеж обороны.

Задача, возложенная на полковника Марка, была совершенно ясна. Категорический приказ: ни шагу назад; французские части слева были отброшены от Бара на запад к Вансу, а справа оттеснены к югу, в район Шена; таким образом, между ними образовалась брешь. Спаги должны были задержать в этом районе продвижение вражеских танков, по крайней мере до вечера, когда из тыла подоспеют многократно обещанные резервы и ликвидируют прорыв. Часть коней и машины, все, что здесь не нужно, — прочь, в тыл! Останутся только бойцы. Кавалеристы молча смотрели, как уводят их коней.

Разведка была выслана через лес к Сингли. Вскоре разведчики возвратились, и их командир, лейтенант, явился в церковь с донесением. Он щелкнул каблуками, отдал честь. Да, противник в Сингли. Готовится выступать. А вот и его разведка. Все головы поднялись кверху — над деревней кружили два самолета. Не стрелять… Самолеты покружили и исчезли. Подбородки, задранные кверху, опустились. Ну, как заграждения? Готовы? Все три подступа закрыты?

Полковник Бюрноль сообщил командиру бригады свой план боя и получил одобрение.

Теперь Ла-Орнь стала настоящей крепостью, у всех выходов заграждения, деревня защищена со всех сторон и ожидает врага…

* * *

— Your Grace[601]…

Спящий — рыжеватый тучный человек с очень бледным лицом — повернулся в постели. Голос, прозвучавший над ухом, прервал его глубокий предутренний сон.

— What’s the matter?[602]

Семь часов тридцать минут. Вызывает Париж… французское правительство. У изголовья премьер-министра установлен телефон. Его соединяют с Парижем. — Алло… — слышится французский голос, встревоженный голос: — We are defeated[603]…

Уинстон Черчилль узнает говорящего: Поль Рейно.

— Мы разбиты… Мы проиграли битву…

— Помилуйте, не могло же это произойти так быстро!

Странный разговор. Англичанин пытается утешить француза, убедить его примерами из прошлой войны. Да бросьте! Если даже враг прорвался в Седане, если его моторизованные части катят к Парижу… все-таки они еще не в Париже… Наступление, как и дыхание, имеет свой ритм: к концу четвертого или пятого дня они остановятся, чтобы передохнуть. Это время и нужно использовать. Таков опыт Фоша.

Странный разговор, в котором то и дело, как припев, звучит голос главы французского правительства: «Мы разбиты, мы проиграли битву»…

Накануне вечером Рейно получил ответ Черчилля на свое послание, отправленное после полудня. Уклончивый ответ. Англичане желают сначала подробнее узнать о положении дел. Самолетов они не обещают. Этой ночью после потерь на Маасе у англичан осталось во Франции только 206 самолетов из 474, посланных 10 мая. Правительство его величества опасается, что отправка новых эскадрилий на континент оголит оборону Британских островов. А ведь теперь Голландия капитулировала, и Гитлер может использовать устье Шельды, чтобы превратить Ламанш в новый Маас…

Уинстон Черчилль