«А я себе, Катюша, мужика завела…»

За все время их пребывания в Париже Наташе никак не удавалось запустить внутреннее судебное разбирательство по факту своего падения. Можно было, конечно, не принюхиваться к запаху морального разложения, а делать вид, что пациент вполне здоров и неплохо себя чувствует, как это делала страна, не замечая поразившей ее чумы, но тут уж дело хозяйское. А потому, оказавшись, наконец, наедине с собой и стараясь не глядеть на их с Володей фотографию, она принялась бродить по квартире, более всего заботясь о непредвзятости.

Итак, что для нее Феноменко, и что ему она? Кто она, в конце концов – расчетливая шлюха или слабая одинокая женщина?

Начать с того, что она живая, и ей нужен мужчина, чтобы по мере необходимости оказываться с ним голой и вульгарной в постели. И пусть она при этом не достигает упоения – без ЭТОГО портится характер и вянет кожа. Два с половиной года – достойный срок для траура, также как полгода достаточно, чтобы приглядеться к новому производителю гормонов. Рано или поздно освободившееся рядом с ней место должен был кто-то занять. И если сердце, или что там у нее, выбрало его, значит, на то были причины. Ну, почему сразу – материальные? Правильнее сказать: в том числе материальные. И не нужно прокурорской прямотой чернить ее мотивы – позвольте добавить в них белила смягчающих обстоятельств.

Да, он человек состоятельный, но в первую очередь он – талантливый юрист, вызывающий у нее, помешанной на профессии, искреннее уважение и, может даже, тайное преклонение, в котором она стесняется себе признаться. Да, он вольно или невольно способствовал ее обогащению, а разве всякая доброта не нуждается в благодарности? В итоге: уважение, преклонение, благодарность – весьма основательные чувства, заслуживающие того, чтобы выразить их самым убедительным способом. Между прочим, желая ее, он был деликатен и предупредителен, и будь она неблагодарной недотрогой, между ними все оставалось бы по-прежнему.

Да, сейчас она его не любит. Но ведь даже Наташа Ростова, фонетическое родство с которой она привыкла распространять на все свои устои, умудрилась уместить за короткое время у себя в душе две одинаковые по силе любви, и это во времена дремучего домостроя! Почему же с ней не может случиться что-то подобное? Конечно, полюбить кого-то, как Володю она уже не сможет, но разве мертвому этого недостаточно, чтобы не преследовать ее по ночам? И потом, это же не рабство, от которого невозможно бежать!

Таковы были доводы рассудка. Но как же тогда быть с пустынею души?

Что-то случилось с ней за последние два с половиной года. Она определенно ожесточилась, отсюда и неразборчивость. Одно дело – спать с кем-то без любви и совсем другое – за деньги, как бы ни пыталась она приглушить шелест купюр болтовней об уважении, преклонении и благодарности. Между прочим, если бы она отдалась первому встречному, было бы гораздо понятней и простительнее. Связавшись же с шефом, она предала Володю. И не надо себя обманывать: то, что она называет резким набором высоты, есть на самом деле стремительное падение, которое и вывернуло ее внутренности.

Если даже допустить отсутствие у нее меркантильного интереса (что на самом деле не так, но – допустим), то придется признать, что она спуталась с женатым и нелюбимым – горбатая, шокирующая глупость! И что еще важнее: тайна того, как из однообразных фрикционных движений рождается нестерпимое безумие, грозит при его участии остаться по-прежнему нераскрытой. В итоге имеем продажные, бесплодные, бесчувственные отношения. И это она называет возвращением к жизни?! Loveless love – любовь без любви, вот как это называется! Шлюха ты, да и только!

Так отчитало ее в сердцах униженное сердце.

Их поездка дала повод о них говорить. Особенно старалась Юлька, с которой Наташа к тому времени сблизилась на почве затейливой женской дружбы. Вульгарная, бесцеремонная, но не лишенная привязанности, Юлька жадно интересовалась деталями поездки. Обнаруживая удивительное знание подробностей, она спрашивала, в каком отеле они останавливались, жила ли она с ним в общем номере или в отдельном, заходил ли он к ней пожелать спокойной ночи, водил ли в «Мулен Руж», поил ли дорогим вином, брал ли с собой на совещания, был ли с ней в магазинах, предлагал ли что-нибудь ей купить, и так далее. Наташа умеренно возмущенным образом отвергла унизительные подозрения в свой адрес.

«Ты не думай, я не ревную, наоборот – мне так даже лучше! Ты же понимаешь, каково мне, замужней…» – понизив голос, фамильярничала Юлька, давая понять, что она девушка сообразительная и независтливая.

Когда он при следующей их встрече в очередной раз подкатился и затих у нее на груди, Наташа, невинно спросила:

«А что, Юльку Штейниц ты тоже водил в ювелирный магазин?»

Он оторвал голову, пронзительно посмотрел на нее и процедил:

«Юлька – дура, и тебе в подметки не годится!»

Затем снова уложил голову ей на грудь и оттуда добавил:

«Если честно, то было дело. Но с тобой у меня все по-другому. Я бы хотел на тебе жениться. Ты не представляешь, какие дела мы могли бы с тобой ворочать!»

Однажды звонок жены застал его перед тем, как они собирались лечь. Отвернувшись, он заговорил с ней ласково, по-домашнему, а в конце, понизив голос, сказал:

«Малыш, не волнуйся, я скоро буду!»

Она равнодушно исполнила свои обязанности и постаралась его поскорее выпроводить, после чего перестала бывать у него на Московском, сухо отвечала по телефону и отказывалась от встреч. В конце концов, он не выдержал и примчался к ней, требуя объяснить, в чем дело.

«Ты воркуешь по телефону с женой, а потом, как ни в чем не бывало, ложишься со мной в постель! Может, ты считаешь меня своей шлюхой?» – отступив на шаг, встала она перед ним, скрестив на груди руки.

«Но, Наташенька, солнышко мое! – растерялся поначалу он, пытаясь, видимо, вспомнить, когда это было. – Что бы и кому бы я ни говорил, знай, что для меня есть только ты! Ты же знаешь, ты же видишь – я делаю для тебя все возможное!»

И это была правда. Сразу после Парижа он сделал ее своей правой рукой, делясь с ней самыми лакомыми кусками, как если бы это был их семейный бизнес.

Он насильно завладел ее рукой, поцеловал и добавил:

«И если хочешь знать – с женой я уже давно не сплю! И уж если на то пошло, то вот тебе мое слово – я женюсь на тебе, обязательно женюсь! Ведь я люблю тебя, Наташенька, неужели ты не видишь?» – извлек он, наконец, из рукава затертый мужской козырь.

Через неделю после обещания жениться он явился к ней смущенный и рассказал о попытке объясниться с женой и как при этом неожиданно возникли истерические осложнения с дочерью, которая находится в переходном возрасте. Он попросил любимую Наташу проявить понимание и набраться терпения. Она тогда промолчала, он же взамен открыл ей доступ к новым источникам доходов, продолжая оставаться внимательным и щедрым там, где дело касалось ее настроения. Например, когда в конце мая ей должно было исполниться тридцать два, он увез ее в Париж, где перед этим тайно забронировал тот самый их номер, наивно полагая вернуть ее к неловкому и трогательному, как он считал, началу их близости. Откуда ему было знать, что вместо этого ее окатили чувства, какие неизбежно возникли бы у всякой щепетильной женщины при виде сарая, в котором ее обесчестили.