О дочери Симона Тилли не знала ничего, разве что представляла себе ее внешность — худенькая, с открытым лицом. Иногда девушка проходила мимо нее, но они никогда не обменивались ни единым словом. Тилли не представляла, как бы она стала относиться к ней, стань она ее невесткой, будущей хозяйкой усадьбы.

Тилли вздрогнула при этой мысли, а может быть от слов, сказанных Жозефиной, которая заявила:

— Если мне не достанется Вилли, тогда я вернусь в Америку и найду своих родственников.

Тилли дважды глубоко вздохнула и наконец сказала:

— В Америке… ты их не найдешь. То есть, в той части Америки, откуда я тебя привезла.

— Почему?

— Потому что они… потому что там сейчас живут в основном белые.

— И они меня не примут, ты это хочешь сказать?

— Да, я это хочу сказать: тебя никогда не примут, по крайней мере, как ровню.

— Тогда я могу найти своих близких, а уж там меня точно примут.

— Ты не сможешь жить так, как живут они.

— Как насчет испанцев? Я помню, что говорила по-испански, когда была совсем маленькой.

— Это… был язык многих мексиканцев.

— Значит, я никому не нужна, я правильно поняла?

— Я предостерегаю тебя, Жозефина, для твоей же пользы. Ты здесь давно живешь, здесь твой дом. Ты…

— Ничего подобного. Не ври. — Она снова разозлилась. — Я уже давно почувствовала, что мне здесь нет места, и только из-за Вилли я терпела. Ладно, говори, что хочешь, но я собираюсь вернуться и сама посмотрю, как меня примут. Денег просить у тебя не буду, ты была очень щедра, давая мне на карманные расходы, поэтому я кое-что скопила. Наверное, знала, что настанет день, когда мне придется уехать. И этот день настал.

— Жозефина! — Тилли заломила руки и взмолилась: — Подожди! Подожди немного! Если ты хочешь уехать, значит, так тому и быть… Но позволь мне все подготовить. Я до сих пор переписываюсь с Луизой Макнейл. И там еще Кэти. Она тебе поможет.

Жозефина молчала, ее глаза блестели, но плакать она не собиралась. Тилли вообще никогда не видела, чтобы она плакала. Даже ребенком, падая и разбивая коленки, она не плакала. Ругалась, кричала — это да, но ни одной слезинки. И вот теперь она заметила, что девушка с трудом проглотила комок в горле, прежде чем заговорить.

— Ты можешь написать сразу же?

— Да, сегодня.

— Спасибо.

Жозефина повернулась, собираясь уйти, и Тилли испытала жгучее желание вернуть ее, обнять и приласкать, как будто та была маленькой девочкой. Ребенком Жозефина просто требовала, чтобы ее обнимали, демонстрировали свою любовь к ней. Но сейчас в ней не осталось ничего от ребенка, только холодная отстраненность, мешающая взаимопониманию.

Когда дверь за девушкой закрылась, Тилли села на стул перед фортепиано. Под ногами валялись щепки от изуродованной скрипки. Она смотрела на них и думала, что эти обломки — иллюстрация ко всей ее жизни. Потому что постоянно что-то разрушало ее счастье, разбивало его в щепки. Предрассудки, ревность, смерть были основными виновниками, а вот теперь любовь, внезапно переросшая в страсть, вмешалась в ее жизнь. Она не только теряла приемную дочь, но вполне вероятно, скоро потеряет и сына. А он — единственное человеческое существо, которое она любит… Кроме Стива, разумеется. Это «разумеется» промелькнула в голове Тилли с такой уверенностью, как будто любовь к Стиву — давно признанный факт, а не тайна, которую она свято таила в душе.

Тилли услышала, как повернулась ручка двери, и в комнату осторожно вошел Вилли. Он подошел к матери и, положив одну руку на фортепиано, посмотрел ей в лицо. Она не подняла взгляда: сидела, уставившись в пол. Не шевельнулась и тогда, когда он спросил:

— Мама, это правда, что я незаконнорожденный?

Вопрос был сформулирован так изящно, что она едва не рассмеялась. «Это правда, что я незаконнорожденный?» Не так бы расспрашивали ее родные и близкие. Они наверняка бы закричали: «Что это такое? Слушай, выкладывай правду, я действительно ублюдок?» Нет, вместо этого: «Мама, это правда, что я незаконнорожденный?»

Вообще-то Тилли следовало удивиться, что ее сын до сих пор не знает правды о своем рождении. Ему почти двадцать, он уже мужчина: высокий и красивый. Его не портили ни шрам над бровью, ни слепота, и всю свою жизнь, с того момента как мать поручила заботу о нем Неду Споуку, Вилли с удовольствием общался с людьми. Он ездил на ярмарки, скачки и базары. Странно, но никто за все эти годы не назвал его ублюдком. Вероятно, его слепота вызывала жалость. К тому же, он спускался в шахту, чтобы поработать киркой и лопатой и узнать все тонкости горного дела, а это не могло не вызывать восхищения.

Но ведь Вилли общался не только с простыми людьми. Он встречал у Анны и Джона представителей знати, а уж эти, как по собственному опыту знала Тилли, вполне способны оскорбить тебя с милой улыбкой на лице. Но ему удалось избежать всего этого. И вот теперь он задает вопрос, на который, если бы у нее хватило ума, она ответила бы давным-давно.

Тилли подняла голову и, глядя в его карие глаза, с расстановкой сказала:

— Да, это правда. Я жила с твоим отцом двенадцать лет, ухаживала за ним. С ним, как ты знаешь, случилось несчастье в шахте, и он лишился ног. Его жена не давала ему развода. Когда она умерла, он хотел на мне жениться, но я отказалась. Я была ниже его по социальному положению, и не могла занять место его жены… во всяком случае, на законных основаниях. Ты родился поздно, я бы вышла за него замуж, чтобы у тебя было законное имя, но он умер.

— И тогда ты вышла замуж за его сына?

В этих словах уже слышалось презрение, но Тилли не стала обращать на это внимания:

— Да, я вышла замуж за его сына. Потому что любила его, и он был молод. Мне до тех пор не приходилось познать любовь молодого мужчины.

В этот момент Тилли не думала о Стиве, но ее сын явно думал, потому что его следующий вопрос заставил ее вскочить со стула и закричать:

— Нет! У меня нет таких отношений со Стивом.

— Нет?

— Нет!

— Ну что же, меня это удивляет, потому что он прекрасно к тебе относится.

Немного погодя она задумчиво спросила:

— С чего ты это взял?

— Ну… — Вилли вздохнул и отошел от фортепиано, — может я и почти слеп, но немного-то я вижу, к тому же я прекрасно слышу. Он любит поговорить о тебе. От него я узнал о тебе больше, чем от кого-то другого. Было время, я воображал, что он — мой отец.

— Вилли!

— Да ладно, мама, не делай вид, что тебя это шокирует. Мне всегда казалось, что тебя ничем нельзя шокировать. Ты ведь много в жизни испытала. Все знаешь и понимаешь. Вполне естественно было бы для вас сблизиться. Конечно, вы в разном положении, но я думал… Да ладно. — Вилли пожал плечами и развел руками.