— Перед уходом он мне сказал, что вы можете прийти. Подвел меня к окну, дал театральный бинокль и сказал: «Ты должна знать, мама, что происходит в квартире напротив». Я всегда делала то, что говорит сын. В окне напротив мы увидели, что появился мужчина в черном плаще и шляпе. Так ходили по городу немцы, поляки не носят клеенчатых плащей, похожих на кожаные пальто. Мужчина подошел к камину, наклонился и что-то положил под резиновый коврик. Больше он ничего не делал. Вдруг появились какие-то люди. Похоже, человек в плаще не знал об их присутствии в доме. Они достали что-то из-под коврика, схватили мужчину, засунули ему кляп в рот и увели. Кажется, их было трое. К дому подъехала машина. Фургончик, на борту нарисованы газеты и их названия, на таких развозят печать по киоскам. Мужчину запихнули в фургон и тут же уехали. Сын дал мне конверт и сказал: «Это объявление отнесешь утром в редакцию «Вестника». И еще он дал мне пять рейхсмарок. «Попроси дать объявление какого-нибудь мальчишку, сама сиди в машине Януша. Я ему позвоню, и он за тобой заедет. Мне пора. Если не вернусь, все расскажи человеку, который принесет для меня американские сигареты». Кшиштоф выбежал на улицу, сел на мотоцикл и уехал.

— Вы отвезли объявление?

— Януш за мной не приехал, я взяла экипаж. Такси в Кракове нет. Извозчик довез меня до редакции, я попросила его подождать. Дети по городу одни не ходят, но я нашла молодого человека — обычный монах, очень любезный. Я вернулась в экипаж и наблюдала за дверью издательства. Через десять минут к дверям подъехал тот же фургон, что я видела днем раньше, священника вывели, запихнули в машину и увезли.

— Вы не читали это объявление?

— Читала. Кшиштоф велел мне проследить, появится оно в газете или нет. Это был некролог, и указывался адрес умершего. Он жил в доме напротив. Но объявление в газете не появилось, а в том окне в течение двух недель я видела головорезов из фургона. Потом они ушли.

— А теперь главный вопрос, пани Ядвига. Вы очень внимательная женщина, как вы думаете, кто эти люди из фургона? Немцы или поляки?

— Нет, не немцы. Немцы не терпят спешки, они ничего не боятся, ходят в форме и с оружием. А эти люди очень суетливы и пугливы.

— Значит, подполье?

— Если судить по частым взрывам в центре города, то подполье работало очень активно. Только жители не приветствовали их поступков.

— Почему же?

— Они взорвут машину с каким-нибудь офицером, а немцы оцепляют район, сгоняют всех на площадь и расстреливают каждого второго. За одного немца умирает сотня поляков. Кому это надо? Немцы вели себя прилично, после того как вывезли всех евреев в лагеря. Активных поляков тоже отправили в лагеря. В городе остались коммерсанты, рабочие и старики, которые обслуживали немцев. Я не понимаю поведения подполья, по их вине много людей погибло зря. Скажите, пан поручик, а где же Кшиштоф?

— Его удивило, когда поляки напали на человека в черном плаще?

— Думаю, да.

— И я так думаю. Иначе он не растерялся бы. Зря он поехал за ними на мотоцикле, но, скорее всего, с ним все в порядке.

— Прошло девять месяцев с того дня.

— Восемь, пани Ядвига. Вы должны знать, ваш сын настоящий патриот своей Родины, и я верю, что с ним ничего не случилось. Потерпите. Война еще не кончилась, но скоро Берлин падет, тогда все вздохнут полной грудью.

Поручик поцеловал женщине руку, откланялся и ушел.

У Клубнева оставался последний резерв, о котором никто не знал. Речь шла об офицере Абвера, заброшенном в Польшу еще в 43-м. Агент по особым поручениям. Он выполнял работу стороннего наблюдателя и не использовался в операциях. После ареста адмирала Канариса, его расстрела и уничтожения верхушки Абвера все отделы военной контрразведки перешли в распоряжение Шелен-берга. В суматохе Клубнев успел уничтожить несколько личных дел особо одаренных агентов, находившихся за пределами Германии. Они плохо себе представляли обстановку в Берлине и этим было грех не воспользоваться. Клубнев, а точнее, капитан Штутт, спас их от расстрела — так им обрисовали обстановку его агенты. Грандиозная афера Клубнева сработала. Не требовалось никакой перевербовки. Секретные агенты перестали существовать, так же как больше не существовало Абвера, а в СД их никто на службу не брал. Они не понимали своего статуса, пока им не разъяснили, что они остаются на службе и подчиняются только капитану Штутту, ставшему гауптштурмфюрером шестого управления РСХА. Теперь любое задание, выполняемое по приказу Штутта, они расценивали как задание новых хозяев из немецкой разведки, а, по сути, работали на советскую разведку. Клубнев не нагружал этих людей опасной работой, они продолжали оставаться наблюдателями, а их наблюдения стоили дороже любой диверсии. Это были профессионалы высокого класса, не перевербованные отщепенцы.

К одному из таких, бывшему оберлейтенанту Абвера Хартунгу, он и направился. Хайнц Хартунг меньше чем кто-либо походил на разведчика. Невысокого росточка, лысенький, в очках, с большими оттопыренными ушами. Как это ни странно, но большинство штатных офицеров Абвера именно так и выглядели. Адмирал Канарис имел рост метр шестьдесят и не любил высоких мужественных мужчин и тех, у кого были маленькие уши, даже побаивался. Хартунг подходил Канарису по всем статьям, к тому же имел высшее филологическое образование и знал три языка, не считая немецкого. В Кракове у Хартунга была своя букинистическая лавка, он ей владел при немцах и продолжал владеть при русских. Хартунг знал в лицо капитана Штутта, никаких паролей им не требовалось.

Хозяин лавки проводил гостя в книжное хранилище, где можно было спокойно поговорить.

— Рад видеть вас, Гельмут. Польская форма вам к лицу.

— Подлецу все к лицу, если верить русской поговорке.

— Каково положение дел? Я не знаю, что мне делать.

— Живите, Хайнц. У нас большие планы на будущее. Кончилась стрельба, бомбежки, наступило затишье, но война умов только начинается, мы открываем новую страницу. Вам не нравится Краков?

— Привык. Третий год здесь.

— Учите русский язык, он вам очень пригодится.

— Я знаю русский.

— Вы меня не поняли. Вы должны говорить без акцента.

— Для этого надо родиться русским, а я немец.

— Заблуждаетесь. Я знал капитана Германа фон Штрауса, точнее, когда его расстреливали, он был полковником. Так он родился баварским бароном, но мог преподавать русский язык русским.

— Если передо мной ставится такая задача, я ее выполню. А фон Штрауса я тоже знал. Большой эстет. Жаль. Лучших людей свои же погубили.

— Я никогда не считал эсесовцев своими. Но оставим «мертво-головых» в покое. Они свое получат. Меня интересует провал группы, работавшей с бюллетенем. Вы были свидетелем всех событий.

— Мне казалось, вы в курсе. Прошло восемь месяцев, я отправил три письма в Москву.

— Давайте по порядку. Я приехал не из Москвы, а из Берлина.