Я орал во весь голос. Они навалились на меня, все пятеро, со всех сторон, фиксируя, прижимая к земле руки и ноги, не давая мне биться в припадке. В руках Нормы промелькнула белая металлическая сумочка с красным крестом, затем я почувствовал укол.

И провалился в благословенную тишину.

– …Более двухсот лет назад. Что-то они не учли, не доделали, вот и получилось то, что получилось. А мы этим пользуемся и ходим по проторенной ими дорожке, спотыкаемся об их камни. Это еще хорошая реакция, бывает гораздо хуже. Гиперактивность, вспыльчивость без тормозов, шиза… Много чего. Я в зондеркоманде кого только не повидала!

Затем послышались еще голоса, наперебой что-то спрашивающие, ответы на них и, как итог разговора, реплика:

– Евгеника до добра не доведет, девочки. Люди уже двести лет говорят об этом, но не слышат сами себя. Зато теперь мы можем вживую увидеть действие их экспериментов, через поколения, во всей красе. Такие дела, девчонки!

Грустный смешок. Другой голос:

– И что, неужели за это время нельзя было все исправить? Чтобы не было побочных реакций?

– Девочки, во-первых, исправлять что-то дорого. Не у каждого найдутся средства подправить генотип у потомства, это слишком дорогостоящая операция, а моды среди нас, сами понимаете, не входят в число богатейших людей. Продукты экспериментов, не для того их создавали, чтобы они жили в богатстве и достатке. Но это первый аспект, а есть еще главный. На что исправлять?

Молчание.

– Понимаете, в жизни все сбалансировано, все, что нас окружает и чего мы касаемся. Есть жизнь, есть смерть, есть красота, есть религия. Наука, знания, физическое развитие, любовь. Все это находится в движении, чего-то человек захватывает больше, чего-то меньше, но любой фактор не переступает черту, когда его становится слишком много или слишком мало.

То же самое с человеческим телом. Это огромный мир, девчонки! И в нем тысячи, миллионы своих факторов, которые определяют, как развивается этот мир. Они также не постоянны, в движении. У каждого человека свой индивидуальный набор. Кто-то ловкий, кто-то сильный, кто-то умный, кто-то вяжет крючком.

Но если ты сильный, вряд ли станешь ловким. Если в уме умножаешь трехзначные числа или разбираешься в нейрохирургии, вряд ли станешь хорошим шахтером или монтажником куполов. И наоборот. Понимаете меня?

Пауза.

– Но если вдруг захочешь усилить одну какую-то способность, усилить просто так, не компенсируя, ничего не получится. Создашь умного, он будет слабым. Сильный – тугодумом. А если и сильным, и умным, значит, он будет блевать кровью по пятницам, потому, что нельзя быть сильным и умным просто так.

И Хуанито еще повезло, он всего лишь слетает с катушек в припадке ярости. Я же говорю, мы таких зачищали, не дайте Древние!

– И все-таки, неужели за двести лет ученые так и не нашли способа исправить генетические ошибки? – не унимался голос.

– Лив, я тебе только что объяснила.

– Это твоя логика, общечеловеческая. Собственное мнение, основанное на философии. А есть современная наука. И она чего только не может!

Смех.

– Если бы могла, Лив, он бы здесь сейчас не валялся. Всему есть цена. У модов она вот такая. И чем больше их создатели вмешивались в природу, тем большие проблемы у каждого из них. Природу не обманешь, девочки, какими бы технологиями ученые ни обладали. Древние установили равновесие, и хоть в лепешку расшибись, иначе не получится. А если это мои теоретические домыслы, опровергни их, Оливия! Фактами! Когда у них что получалось?

Вновь молчание.

Я воспользовался моментом и попробовал пошевелиться. Застонал.

– О, очнулся! Помогайте.

Меня перевернули. Затем Норма меня долго осматривала, ощупывала. Проверила пульс, давление, затем повелительным жестом кивнула девчонкам:

– Все, он в порядке, можете идти. Дальше справлюсь, спасибо.

Пятерка моих бывших противниц, выражая неохоту, впрочем полностью игнорируемую, поднялась и, кидая недовольные взгляды, ретировалась.

– Ты специально это устроила, да? – спросил я, когда они ушли, привстав на локте.

Она кивнула.

– Зачем?

– Надо было проверить то, что написано в твоем личном деле. Насчет генетически обусловленных приступов немотивированной ярости. Кстати, они не правы, ярость очень даже мотивированна.

Норма довольно оскалилась. Я открыл рот от изумления:

– Это есть в моем досье?

– Да. В том, что передал сюда департамент. Там много про тебя интересного.

Я подобрался, чувствуя, что боль из мышц уходит.

– Что же именно? – Голова еще не отошла от бессознательного, и потому информация о моем досье воспринималась как бы со стороны, без должного акцента.

Норма пожала плечами:

– Да в общем, захватывающего дух мало. В основном обычная статистика. Только это и заслуживает отдельного внимания. Результаты тестов, психологические, физические, выводы, комментарии.

Я задумался.

– Получается, ДБ меня пасет? Ведет мое дело? Если там все это есть?

Норма кивнула.

– И давно?

– Всю среднюю школу.

Вот теперь я обалдел. Ничего себе!

– И получается, я мод, да?

Эта мысль стала слишком шокирующей, чтобы отнестись к ней так же спокойно. Но укол еще действовал, потому сердце не выскочило из груди, а я не принялся бегать из угла в угол, пытаясь подавить волнение.

– На что меня модифицировали?

Норма привычным жестом пожала плечами:

– Откуда я знаю?

– А досье?

– В досье не написано. Только результат побочного действия модификации. Так что это только к твоим родителям.

Я чуть не взорвался. Вновь спас укол, не дав гневу выплеснуться. Сел, почувствовал, как руки мелко задрожали.

– Да не нервничай ты так! – Норма присела рядом, положив руку на плечо.

Я почувствовал в этом жесте тепло и заботу, и мне захотелось все-все рассказать ей, в общем-то чужому человеку, свою безрадостную историю жизни. Точнее, ее самое начало.

– Что случилось-то?

И я рассказал, срывающимся от волнения голосом.

– Mierda, мне восемнадцать лет, Норма! Я уже достаточно взрослый и все в жизни понимаю! Почему она так со мной? Что она может рассказать такого об отце, что мне лучше не знать? Когда я был маленький – да. Чувствительная детская психика. А сейчас? Я уже своих детей завести могу, а она…

Кажется, из глаз покатились слезы обиды. Хорошо, что зал пуст, и никто меня не видит.

Норма приобняла за плечи заботливым материнским жестом.