— Ну! Врач тут один раз был. Давление смерил. Не едет больше к нам врач. Это я в аптеке взял. Попросил от боли — вот и дали от боли.

Руднев покрутил пакетик с лекарствами.

— Не помогает? — спросил он.

— А-а-а… — махнул старик. — Вхолостую.

— Ест как?

— Ись не хочет. И на горшок не идёт. Только пухнет.

— Родственники в городе есть?

— А?

— Говорю, помощники есть? Дети? Внуки? Кто может её в больницу отвезти?

— Сын ись… Тока он не с нами, да и сам больной…

Старик кивнул, замолчал о чём-то своём, и Руднев ждал, что тот даст ответ, но старик будто забыл их разговор, и с этой притворной рассеянностью он подошёл к постели, на которой лежала его жена.

— Это дохтор. Дох-тор! — сказал он ей.

Руднев тоже наклонился над кроватью. Старушка открыла рот и произнесла, кажется: «Здравствуйте». Так Руднев разобрал, когда она трижды коснулась языком неба. Глаза её, маленькие, были полны влаги, но смотрели ясно, и от глаз расползались тяжёлые морщины.

— Как вас зовут? — спросил Руднев.

Больная сглотнула набежавшую слюну.

— Катериной! — ответил за неё старик.

Руднев стянул одеяло. Он увидел почти растаявшее тельце, придавленное огромным животом. Старик отвернулся, отошёл в сторону. Он ходил по комнате, проверяя порядок. Открыл форточку, потолкал в печи угли. Стал выкладывать из корзины какую-то рыжеватую шерсть.

Илья в это время возился с Катериной. Он послушал, как с натугой бьётся сердце, помял вздувшийся живот, согрел опухшие стопы. Осмотр был прост и сводился к тому же смыслу, что и пустые занятия старика, — любым делом оправдать свою бесполезность.

Илья мог сказать много, но сказал пусто:

— Жидкость скопилась. Надо везти.

Старик поискал глазами, будто опять ничего не слышит.

— Забираю её! — крикнул Руднев.

— Куда ж?

— В больницу.

— Да как? Ну… Ну! Куда её везти? Не надо, — он обтёр рукой лоб, и на нём осталась полоска крови.

Тотчас Руднев увидел, что на столе, на газете, лежит заячья тушка, а над печкой растянута его мокрая шкура.

— Выбирай, дедушка, — сказал Руднев. — Нужно к врачу её. Да и ты отдохнёшь немножко.

— А она в больнице не помрёт? А обратно как? А?

Руднев звонил трижды, радостно приветствуя и быстро прощаясь. Во время третьего звонка Илья закивал-закивал — договорился. Он оторвал от газеты, в которой завёрнут был заяц, клочок и записал на нём свой телефон, название и адрес больницы, куда собирался везти Катерину.

Старик стал собирать жену в дорогу, но сперва не понимал, за что хвататься. Он подносил к постели какое-то бельё, держал его над больной. Та отвечала всегда «нет» и чуть мотала головой. Когда старик поднёс к ней два халата на выбор, она сказала: «Не поеду». К ней опять подошёл Руднев и стал убеждать простыми понятными фразами. Наконец, когда она услышала от врача, что её не оставят в больнице и обязательно вернут, Катерина ответила: «Пусть». Илья не спешил, он ждал, когда в ней укрепится решение.

— Поедем? — спросил он снова.

— Ладно, — кивнула Катерина.

Наконец старик собрал вещи и документы. Дед был коренаст и подвижен. Но в этих движениях пряталось будто бы не собственное усилие, а какая-то тяга, владевшая им против воли. Он двигался резко и твёрдо, двигался постоянно, словно кто-то не давал ему отдохнуть. Видно было, что человек стар, что он устал после леса, но усталость не берёт его. Ни тяжёлый ватник, ни сапоги, в которые он снова влез, перепутав правый с левым, не мешали ему. Они слетали, мялись под пяткой, но старик шёл к машине, не сбавляя ходу.

С вознёй и топтанием они положили Катерину на заднее сиденье. Она скрестила руки на лбу, а потом запросила: «Посадите, не хочу лежать!» Её усадили, теперь старушка могла смотреть в окно. Смена положения добавила ей сил и светлого чувства, что увозят её вылечиваться, а не хоронить.

Подержавшись за руки и поглядев глаза в глаза, старики расстались. Мягко хлопнула дверь. Машина осторожно тронулась. Руднев посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как дед, словно взятый на буксир, засеменил за машиной, но скоро встал и только глядел вслед.

Погода портилась. Тучи садились ниже и вот-вот должны были излиться. Руднев притормозил у сгоревшего дома.

— А какой был хозяин? — спросил он у Катерины, заметив, что она тоже смотрит на пожарище.

— Паша? Длинной да худой. Как цапля и был.

Руднев выскочил из машины и подошёл ближе к сгоревшему дому. Печка была разобрана. Сохранилась лишь кладка у самого фундамента. Остальной кирпич был скидан в огороде в две горки. За чёрным квадратом пепелища лежали горелые брёвна, не больше десятка, да и те пустые, как сожжённые спички. Половицы прогорели, и пол был вычищен до земли, зиял ход в подпол — будто весь дом и ушёл в ту дыру.

Вот что рассказал старик. Солярка, которой приторговывал Цапель, пыхнула так, что разбудила соседнюю деревню. Взрыв не пожалел ни брёвен, ни костей. Нашли останки отца, который спал с другого угла, а детскую комнату выжгло бесследно. В огне кроме самого Пашки пропало ещё три души: две девочки и младшенький мальчик. Пожар хотели тушить, да боялись подойти. Двое опалили брови, наплескав воду к забору. Ходили с полными вёдрами, мочили ноги. У соседей занялась огнём баня, но её отстояли. А дом… Дом горел всю ночь.

Руднев вернулся за руль. Он плавно выдавил педаль газа, и машина поплыла по кочкам. На выезде из деревни Илья взглянул направо, где было много крестов. Они снова оборачивались к нему. Сзади тихо плакала Катерина. Илья подумал, что, кроме имени, ничего не знает о ней, где родилась, сколько детей дала миру… Он знал лишь, что вот это деревенское кладбище — самая родная ей земля и что она непременно хочет быть здесь, среди своих.

Руднев закрыл окна, чтобы дождь и пыль грунтовки не лезли в салон. Из кустов вылетела серая птичка. Она долго держалась перед машиной, вспархивая и ныряя, как на волне. Илья не жал на педаль, дожидаясь, пока та не слетит в сторону. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

— Бедные дети, — прошептал он.

— Да не было тама детей, — отозвалась старуха.

К обочине подошёл и затрепыхался лес. Катерина смотрела в окно, вытягивая голую шею, и, казалось, всё ещё видела родное кладбище.

8

К хлебной лавке, как вор, подлез худой длиннолапый пёс. Он затаился под окошком, через которое то и дело высовывалась рука с батоном. Хлебный аромат лился вниз, как тёплый сироп. Дворняга