Дальше сюжет с погонями, стрельбой и обязательным хеппи-эндом жил своей выдуманной жизнью, уже совершенно никак не связанной с реальностью. Но ведь ситуация вокруг несуществующего Комбината также была полностью плодом фантазии автора, Федор ниоткуда ее не списал! Неужели верно говорят, что действительность всегда сложнее и — страшнее любой выдумки? Неужели планы реального директора «Конвейера» и книжного Председателя Комбината в чем-то схожи? Неужели Федор угадал? Ну да, через жену-редактора угадка становится известна, и… Что же вы такое задумали, господин Дерябин, что даже не знавший о том, что догадался, заслужил смерть? И что полагается тому, кто теперь знает?

Дона очень любила отца. То, что она услышала, не укладывалось в ее голове. Она почувствовала, как какие-то волны в ее мозгу вдруг начали накатывать друг на друга, сталкиваться и, как врезавшиеся лоб в лоб железнодорожные составы, вздыматься все выше. Девочка схватилась руками за виски, пытаясь остановить составы, рвущиеся из головы наружу, но это было все равно что пытаться удержать за привязанную к ней ниточку стартующую космическую ракету. Несколько секунд она стояла, раскачиваясь вперед-назад, и как подкошенная повалилась на пол. Ее глаза закатились, тело сотрясали крупные судороги, ноги беспорядочно дергались, изо рта потекла пена. Мать вскочила, подбежала к ней, пытаясь помочь, но не могла ничего сделать, да и не знала, что делать нужно. Но, слава богу, этот первый приступ болезни продолжался недолго и прошел сам собой.

* * *

Телефон в кармане надрывался уже с минуту, но Федор, оглушенный свалившимся на него пониманием, не слышал его. А когда опомнился и вытащил, аппаратик уже замолк. Не было даже сомнения, что это не Ирина, — как только она включила бы свой мобильный, Федор сразу узнал бы об этом через недремлющую службу SMS. Он посмотрел на определившийся номер — звонил собственной персоной Евгений Эдуардович Дерябин. Ну да, вон уже почти стемнело, седьмой час, можно было догадаться. Переживает, как там его деньги, не передумал ли Федор Ионычев совершить свой благородный поступок? Не закончилась ли в нем к концу дня честность, не уснула ли совесть?..

М-да, это что же получается — в пасть ко льву? Хотя, если заказчик и хозяин денег — один и тот же человек, то сейчас Федор в большей безопасности, чем когда бы то ни было! Пока полмиллиона долларов у Федора, ему ни-че-гошеньки не грозит! Этот скромный черный мешок — его щит, его бронежилет и телохранитель! Но ведь рано или поздно этот щит придется выпустить из рук — что тогда? Что ж, надо постараться сделать так, чтобы когда этого щита у Федора не будет, господин Дерябин не захотел бы пускать в него стрелу. Нужно объяснить директору, что он, Федор, ему не опасен, какими бы ни были его замыслы! Более того: когда он находился в неведении о наличии у директора каких-то там замыслов, он представлял для последнего потенциально большую угрозу, чем теперь, когда ему о наличии этих замыслов достоверно известно. Ведь он, Федор, не сумасшедший, на роль носителя вселенской совести тоже не претендует. Зачем ему лезть в чужие дела?

Вы, Евгений Эдуардович, хозяин «Конвейера» — делайте с ним все, что хотите, совершенно не нужно меня из-за этого убивать! А что вам показалось, что у кого-то есть планы в ваши замыслы влезть, помешать, нарушить — за это простите, недоразумение получилось, форс-мажор, так сказать. И то — не со зла! Давайте разойдемся полюбовно — вот вам ваши деньги за вычетом трехсот долларов (с получки верну), отдайте мне мою спокойную жизнь! По рукам? Ну, вот и прекрасно! А кто старое помянет, тому — глаз вон! А пока такой или примерно такой консенсус достигнут не будет, денежки мы от греха подальше сховаем, благо есть — куда, и к вам, уважаемый Евгений Эдуардович, на вечерний аудиенс сходим налегке. Вот так! А теперь и ответить на ваш второй нетерпеливый звонок можно!

— Да, да! — с интонацией, как будто он только что узнал о крупном выигрыше в лотерею, радостно завопил трубку Федор. — Евгений Эдуардович?

— Да, это я! — тоже возвышенным тоном, словно хлебнув приличный глоток веселящего газа, подтвердил догадку Федора Дерябин. — Как насчет нашей встречи? Надеюсь, без изменений?

— Ну что вы, как можно! — продолжил вовсю выкаблучиваться Федор, пользуясь тем, что собеседник его не видит. — Такую встречу разве можно отменить? Вот, еду, так сказать, надеюсь быть к сроку.

— Жду! — ответил Дерябин, и Федору показалось, что он увидел, как директор пылко прижал руку к сердцу.

Всякий, кто слышал бы этот разговор со стороны, однозначно сказал бы, что общаются люди, проникнутые глубочайшей симпатией друг к другу. Федору же, теперь знающему всю подноготную директорского расположения к нему, радушие Дерябина представлялось лицедейством, фирменная приветливая улыбка — кровожадным оскалом. «Жизнерадостный вампир!» — усмехнулся про себя Федор. Как же все-таки меняется представление о человеке, когда приоткрывается его истинное лицо! И как хорошо, что этот человек и не знает, что маски на нем уже нет. Хотя не исключено, что догадывается… Ну что ж, встреча подтверждена, и ее не отменить. Теперь — только вперед! Пришла пора узнать ответы на все вопросы.

* * *

Когда Федор добрался до завода, стемнело уже окончательно. На проходной номер два, через которую обычно входил на завод Федор, когда был без машины, дежурил охранник Лукич — юморной, жизнерадостный дедок. Лукича на «Конвейере» знала каждая собака. Еще про него было известно, что в молодости он служил в войсках МВД, охранял зоны. Собственно, Лукич этого не только не скрывал, а и похвалялся, что, дескать, как тогда у него ни один зэк через колючку не ушел, так и сейчас никто мимо не прошмыгнет. Лукич у Федора, как у своего, пропуск требовать не стал, а только покосился на черный мешок в его руках:

— Динамит? — разухабисто подмигнул он Федору. — Таджики напортачили?

— Гексоген, — на полном серьезе поправил дедка Федор. — Совсем стройка не задалась, решили заново начать.

В глазах Лукича мелькнул испуг, и он закрутил головой, явно ища поддержки собратьев по охранному цеху. Но, как назло, на проходной больше никого не было, и дедок, сочтя за лучшее сделать хорошую мину при плохой игре, рассыпался трескучим стариковским смехом, загрозил кривым пальцем в воздух:

— А, да, шутите, я понимаю! Вам бы все шутить, молодым-то! Ну ладно, проходи уж, коли так.

Федор пошел через турникет, искренне восхищаясь фирменной охранничьей логикой. Всю короткую дорогу до угла корпуса он чувствовал затылком, что Лукич смотрит ему вслед, и, казалось, слышал мысли ветерана пенитенциарной системы: «Эх, нет на вас, шутников, Иосифа Виссарионовича! Он бы показал вам тридцать седьмой год!»

В это время — пятница, конец дня — во всем «Конвейере» горело всего несколько окон, и только стройплощадка была залита огнями. Это яркое пятно словно делило всю анакондову длину корпуса на две части: впереди еще была старая двускатная крыша, а позади «Конвейер» топорщился свежим светло-серым бетонным скелетом новой надстройки. Первый участок уже был существенно короче надстроенного, а ведь по первоначальному плану половину пути предполагалось пройти только к концу марта. Федор поразился тому, что даже за последние два дня, что он не поднимался на площадку, таджики ушли далеко вперед от места, где технадзор последний раз проверял качество работ. «Салямспецстрой» пахал в полный рост, и с такими темпами сомнений в том, что они закончат надстройку еще в мае, не было никаких.