— Предлагается, — подтвердил Ньюлэнд.

Небесный Конь был следующим, о ком нужно было позаботиться. Когда человек, знающий дело изнутри, внезапно исчезает, он начинает создавать большую опасность.

— Он с девкой, — добавил хриплый голос в телефоне. — Деловая. Красавица.

— Хорошо. Разберись с ними обоими. Сначала преподай ей урок, чтобы не якшалась с темными личностями. Будешь ее воспитывать, — не торопись, а потом разберись с нашим Конем.

— А деньги?

— Получишь у Винсер.

— Ясно.

— И вот что еще, — добавил Ньюлэнд для пущего эффекта, — не трать зря время. Сними все на видео. Дорогие воспоминания.

Послышался хриплый смешок.

— Нет записи, нет денег.

— Кассету тоже отдать Винсер?

— Да.

— Считай, дело сделано. Сегодня устроим им спектакль, которого они не забудут.

— Но как они запомнят?

Человек на другом конце провода гортанно засмеялся.

— Черт, точно.

— И еще одно запомни, Педдль, — сказал Ньюлэнд с улыбкой в голосе. — Сделай что-нибудь особенное. Придумай что-нибудь оригинальное. Экзотическое шоу. Вкус жизни.

Когда полицейские взломали деревянный шкаф и показалась стопка видеокассет, сердце Триш упало. Она не могла смотреть на своего мужа, который, возмущаясь, стоял сейчас рядом с ней. «Могу ли я убедить его, что не имею к этому никакого отношения?» — подумала она, взглянув на него. Но Грэм все знал. Она увидела это в его лице, когда он на нее посмотрел. Она крепко прижала к себе Кимберли, когда Лоренс сунул кассету в магнитофон.

Когда появилась картинка, Триш отвернулась, чтобы ее дочь не смотрела на электронное изображение, но сама не смогла удержаться и посмотрела, чтобы убедиться, что все это на самом деле. Она неожиданно увидела собственное лицо, собственное обнаженное тело на кровати, руки на груди, ноги раздвинуты перед камерой. Она тут же с ужасом вспыхнула, вспомнив, что позволила Грэму снять ее на видео, играла для него роль в спальне, а он ходил вокруг нее с камерой в руке и давал указания. Она почувствовала на себе взгляд Грэма, обернулась и увидела его сдержанную усмешку.

— Если вы не возражаете, — сказал Грэм, наклоняясь вперед и выключая телевизор, — это личные съемки.

Лоренс поглядел на Триш, и она нервно отвела глаза.

— Семейные, — сказал Грэм, чувствуя возбуждение при мысли, что двое этих посторонних мужчин видели голое тело его жены. Жалко, что он не может предложить им заняться с ней сексом прямо у себя в кабинете, втроем одновременно, при условии что ему разрешат посмотреть. — Что может быть для вас интересного в съемках моей дочери, дней рождений, родственников, приехавших в гости?

— Нам придется взять их с собой, мистер Олкок. У нас есть ордер.

Грэм больше не сказал ни слова. Он просто смотрел, как Лоренс наклоняется, чтобы взять две стопки кассет.

— У вас есть какой-нибудь пакет? — спросил Лоренс у Триш.

— Да. — Она покраснела и вышла из комнаты.

— Могу вас заверить, здесь только одна кассета с моей женой имеет сомнительный характер, — сказал Грэм, зная, насколько он прав.

Все нелегальные записи он забрал и спрятал в другом месте. Он знал хрупкую натуру Триш, знал, что ее больная совесть в конце концов возобладает над ней. Сержант Хинкс натянуто улыбнулся, подразумевая некоторое мужское понимание ситуации. Грэм намеренно оставил запись с женой наверху правой стопки, предположив, что человек, который будет просматривать кассеты, окажется правшой и первой возьмет именно эту. Он сделал так для того, чтобы смутить жену, наказать за недостаток доверия к нему. И план сработал лучше некуда.

Триш вернулась, шурша пластиковым пакетом в одной руке, а другой прижимая к бедру Кимберли. Она передала пакет Лоренсу, который поблагодарил ее и начал класть в него кассеты.

— Иаа! — завизжала Кимберли, потом засмеялась.

Триш посмотрела на нее и беспокойно улыбнулась, приглаживая волосы девочки.

— Мы их вам сразу же вернем, — сказал Лоренс, нажимая кнопку на магнитофоне, который выплюнул последнюю кассету.

Он взял запись с женой Грэма и положил ее в пакет. Лоренс не смотрел на Триш, прощаясь с ними, но Хинкс коротко глянул на нее, оглядел ее тело так, что это не ускользнуло от внимания Грэма, и ему было очень приятно это наблюдать.

Когда они ушли, Триш в открытую разрыдалась. Она так старалась сдерживать свою обиду, пока в доме оставались полицейские, и теперь она хлынула наружу.

— Что ты сделала? — требовательно спросил Грэм.

Он свирепо посмотрел на свою жену, потом на Кимберли, которая хмурилась и смотрела на страдающее лицо матери, ее крохотное личико начало дрожать, а потом она тоже разразилась слезами.

Триш не ответила. Вместо этого она отвернулась от мужа и побежала вверх по лестнице.

— Я думаю, извинения были бы вполне уместны! — крикнул он ей вслед, думая о том, как мужчины в полицейском участке будут смотреть на его жену, передавать запись друг другу, может быть, даже перепишут. Это был для нее хороший урок. Она должна ему доверять. Без доверия их отношения ничего не стоят. Все теперь ее увидят. Голую. Как она того и заслуживает.

Импотенция Скайлера начала выводить Алексис из себя. Он так возбуждал ее своими прикосновениями и глубокими, чувственными поцелуями, что последующее разочарование ее подавляло. Хотя он руками доводил ее до оргазма, она страшно хотела чувствовать его внутри себя, заниматься с ним любовью.

— Что-то не так? — наконец пришлось спросить Алексис, когда она повернулась к нему и приподняла голову, оперев ее на руку.

Он лежал поверх ее смятых покрывал, глядя в потолок, и обернулся, чтобы посмотреть на нее.

— Все хорошо, — сказал он уверенным, благожелательным тоном, из-за которого у нее появилось чувство, будто он считает, что проблема у нее, а не у него. — В Испании все будет по-другому. Как только мы уедем из Нью-Йорка.

— В этом все дело? В Нью-Йорке?

Он тихо засмеялся. Нет. Он подумал о настоящей причине: отказ от кровавого прошлого не дает ему возможности действовать. Только насилие, воздаяние могли его возбудить. Но он не хотел обидеть Алексис, он не хотел быть с ней грубым ни на йоту, и, когда они занимались любовью, он не хотел закрывать глаза и представлять себе то, что сделал с другими. Он только хотел смотреть ей в глаза и возбуждаться от них, и он чувствовал это глубоко внутри себя, эту способность, но ее подавляло мертвое прошлое, прижимало весом тел и потребностью получить ее прощение и рассеять плотность воспоминаний.

— О чем ты думаешь? — спросила Алексис.

О честности, захотелось ему сказать.