в жилетке и хромовых сапогах гармошкой. Он, как бы удивившись такой слепоте, расстарался еще более и вскоре проехался мимо ее дома на дрожках. Упряжку он одолжил у соседа, слободского извозчика, но в конце концов он ведь мог сказать, что это его собственный конь и собственные дрожки.

Конечно, куда проще было бы встретиться с ней на посиделках, которые устраивались еще у какой-нибудь старухи в слободе, но ведь туда она не ходок. А на вечерах в педтехникуме или в городском саду на карнавале — там он ни за что бы не осмелился приблизиться к ней. Да и что бы он смог ей сказать такое, чтобы заинтересовать ее, или что бы он понял из того, о чем она живо разговаривала с подругами. Ему надо было непременно застигнуть ее где-нибудь в тиши улички или на берегу, когда она купала бы коня. Пока же он все проезживался мимо дома.

Однажды, когда Хемет и дочь сидели на скамейке, а он как раз ехал на дрожках, выфранченный, с длинной папиросой в зубах — тут он завернул к воротам, привязал лошадь и подошел к ним. После расспросов о здоровье и делах он сказал:

— Как ты смотришь, дядя Хемет, если бы в городе открыть ломбард? Чем сбывать вещицу спекулянту, куда лучше отдать ее на время в ломбард.

— Пожалуй, — ответил Хемет.

И тут он, как будто бы не мечтал только, а уж открывал ломбард, сказал:

— Я заведу в этом ломбарде такие порядки, что весь округ понесет туда вещи. — И он произнес длинную хвастливую речь о будущей своей деятельности.

Отец то ли слушал, то ли нет — он покуривал себе цигарку и молчал. А тому надо было вызвать интерес любой ценой, во что бы то ни стало, и он сказал ни с того, ни с сего:

— На днях я купил машинку для стрижки волос. Пятнадцать рублей отдал. Конечно, если еще столько добавить, то можно бы корову купить. Но машинка есть машинка. — Он ухмыльнулся и рассказал еще, что у него есть варшавская кровать и трюмо, каждая из этих вещей стоит по двадцати пяти рублей.

— А духи почем? — спросил Хемет.

— Духи? Какие духи?

— Кажется мне, что твои духи пахнут точь-в-точь, как у директорши. Дорогие, видать.

— Ой, дядя Хемет! — как бы удивился маклер Харун. — Да я совсем и не брызгался духами, валлахи! А если запах от меня благородный, так разве же вы не знаете, что я рожден от французского доктора?

Она рассмеялась и ушла в калитку.

Он однако продолжал свои катания. Возможно, он и не ее подстерегал, а Хемета — для завлекательных разговоров о ломбарде, варшавской кровати и благородном происхождении — но Хемет был человек занятой и не любил зря языком трепать на завалинке. Так что и тут Харуну не везло, а один случай и совсем положил конец его поездкам на чужих дрожках.

Она купала коня на закате. А он приметил ее и съехал с улицы прямо под гору, к самой воде, и остановился. Потом тронул лошадку и въехал в воду. Вода доставала коню до брюха, а он еще понукал его. Но она и не оглянулась. И тут она услышала испуганный вскрик. Тележка заваливалась набок, и вода заливала ее, и маклер Харун, испуганный, встопорщенный, круто воротил коня. Тут она взяла коня под уздцы и вывела на берег. Заднее колесо повозки, проковыляв, еле, разбитое, с выбитыми спицами, легло на песок.

— Вы знакомы с моим отцом? — спросила она бесстрастно.

— Да, да, я знаком с дядей Хеметом! — ответил он. — Ну, стало быть, он будет знать, кому я отдала колесо, — сказала она и повела свою лошадку к дому. Скоро она вернулась, катя впереди себя колесо. Когда вдвоем они поставили колесо, она сказала: — Ну, а теперь залезайте в дрожки. — А когда он взлез, она кинула ему вожжи и сказала: — Вы должны будете отцу колесо. А хозяину повозки можно и не говорить, что вы не сумели удержать лошадь и она понесла так шибко, что влетела в воду.

— Шлюха, — прошептал он посиневшими губами, — конечно, от шлюхи может родиться только шлюха…

Она, побледнев, шагнула к телеге, взяла лежащий возле его ног кнут и, размахнувшись, хлестнула по лошади. Лошадь резко рванула, седок откинулся назад. Дрожки тарахтя покатились вдоль берега, пока наконец он не догадался свернуть на гору, и коляску вынесло на улицу.

И вдруг ей пришло письмо. Она читала его утром, стоя на крыльце, щурясь будто бы от звездной пыли, слепящей ей глаза.

Прежде она его не знала, а узнала только с тех пор, как записалась в спортсекцию и стала ходить на широкий двор бывшего хлеботорговца. Подруги жеманились, нарушали порядок в строю, задавали явно каверзные вопросы. Им нравилось его поддразнивать, в особенности потому, что он был слишком серьезен. Она вела себя сосредоточенно, почти хмуро, ей казалось, что он обязательно научит ее всему, чему положено здесь учиться. И все. И ни к чему какие-то ужимки и поддразнивания. Подруги все до одной, кажется, повлюблялись в него. А так как он ни о чем не подозревал, их поддразнивания становились еще ядовитее, еще безжалостнее.

Он имел обыкновение каждый вечер перед играми выстраивать их и знакомить с последними новостями.

— Дирижабль «Граф Цеппелин», — говорил он вдохновенно, — совершающий кругосветный перелет…

И тут его перебивала которая-то из девчонок:

— Это значит, во-круг све-та?..

— Да, вокруг света, — добросовестно уточнял он, не подозревая каверзы. — Так вот «Граф Цеппелин», совершающий кругосветный перелет, после остановки в Лос-Анжелосе…

— Лос-Ан-же-лос? — удивлялась другая девчонка. — Это, должно быть, очень далеко?

— Лос-Анжелос на западном побережье Америки, — отвечал он. — Так вот дирижабль вылетел вчера в Нью-Йорк! Расходись! — кричал он и сам устремлялся в амбар, где они всегда что-то мастерили с ребятами.

А однажды он особенно спешил построить их и был особенно сосредоточен, и все думали, что случилось что-то необыкновенное — может быть, в результате дождей река затопила элеватор и надо идти на выручку. Но он, собрав их посредине двора, торжественно улыбаясь, сказал:

— Слушайте! Эй, коротконожка, не прыгай! Восьмого августа в 2 часа 55 минут самолет «Страна Советов» отправился в грандиозный перелет Москва — Нью-Йорк. Самолет делал посадку в Челябинске… в Кургане, а вчера в Иркутске. Над Иркутском самолет попал в полосу снега, но… — он значительно улыбался, — благополучно приземлился, несмотря на стихийные трудности. Ура, ребята!

И ребята, конечно, прокричали «Ура!», а одна из тех ядовитых девчонок вдруг сказала:

— А мы знали!

— Что вы знали? — хмуро спросил он.

— Знали, что