— Жалко, — произнес он.

Внутри тюрьмы в войне между Уайтом и Пескаторе была одержана победа местного значения в ту ночь, когда трех бойцов Уайта застрелили на крыше «при попытке к бегству».

Мелкие стычки, впрочем, продолжались, зараженная кровь гноилась. В следующие полгода Джо понял: войны никогда по-настоящему не кончаются. Даже если он, Мазо и остальная тюремная братия Пескаторе объединили усилия, невозможно сказать, платят ли тому или другому стражу за то, чтобы он действовал против них, и можно ли доверять тому или иному арестанту.

Мики Бэра пырнул во дворе заточкой парень, который, как выяснилось, женат на сестре покойного Доума Покаски. Мики выжил, но ему до конца дней будет трудно мочиться. От источников снаружи они услышали, что охранник Колвин частенько бьется об заклад с Сидом Майо, подельником Уайта. И что Колвин проигрывает.

А потом Холли Пелетос, один из рядовых армии Уайта, сел к ним, получив пять лет за непреднамеренное убийство, и начал болтать в столовой о смене режима. Его пришлось сбросить с яруса.

Бывали недели, когда Джо не спал по две-три ночи — от страха, или потому, что старался учесть все тонкости положения дел, или же потому, что его сердце упорно колотилось в грудной клетке, словно пытаясь вырваться на свободу.

Повторяй себе, что ты выдержишь.

Повторяй себе, что это место не выест тебе душу.

Но главное — повторяй себе: я буду жить.

Я выйду отсюда.

Любой ценой.

Мазо выпустили весенним утром 1928 года.

— В следующий раз, когда ты меня увидишь, — сказал он Джо, — будет день свиданий. И я буду по другую сторону этой сетки.

Джо пожал ему руку:

— Будь здоров.

— Я посадил своего крючкотвора поработать над твоим делом. Скоро ты выйдешь. Бодрись, парень, гляди веселей.

Джо попытался найти утешение в его словах, но знал, что если доверится им, остаток срока покажется вдвое длиннее, потому что он позволит себе надеяться. А ведь это всего лишь слова. Как только Мазо оставит тюрьму в прошлом, он с легкостью оставит в прошлом и Джо. Такое вполне возможно.

Или будет все время манить Джо посулами, чтобы тот вел его дела внутри этих стен. Вовсе не собираясь нанимать его, когда тот окажется снаружи.

Так или иначе, Джо не в силах был ничего сделать — только сидеть и ждать, как все обернется.

Освобождение Мазо никак не могло остаться незамеченным. То, что тлело внутри тюремных стен, полыхнуло ярким пламенем за их пределами. Что и говорить, убийственный май, как прозвали его газетчики, впервые сделал Бостон похожим на Детройт или Чикаго. Бойцы Мазо обрушивались на принадлежащие Альберту Уайту букмекерские конторы, винокурни, грузовики, на его бойцов, словно открылся сезон охоты. Да так оно, по сути дела, и было. Не прошло и месяца, как Мазо вытеснил Альберта Уайта из Бостона, и немногочисленные уайтовские приспешники, уцелевшие после этой охоты, улепетнули вслед за ним.

А заключенных, казалось, накачали успокоительным. Никто больше никого не резал. Весь остаток 1928 года никого не сбрасывали с ярусов, не тыкали заточкой в очереди за едой. Джо понял, что в Чарлстаунском исправительном заведении действительно воцарился мир, когда он сумел заключить сделку с двумя уайтовскими винокурами, отягощенными самыми тяжкими приговорами, чтобы те занялись своим ремеслом внутри тюремных стен. Вскоре охрана уже тайком продавала джин за пределы Чарлстаунской тюрьмы, и напиток был отличный, он даже получил в народе свое прозвище — «каталажное зелье».

Впервые после того, как он вошел сюда летом двадцать седьмого, Джо спал крепко и спокойно. У него появилось время, чтобы оплакивать отца и Эмму: раньше его мысли заняты были кознями, которые строили против него другие.

Самым жестоким трюком, который сыграл с ним Господь во второй половине двадцать восьмого, стали появления Эммы в его снах. Джо чувствовал, как ее нога пробирается между его ногами, вдыхал аромат ее духов, открывал глаза и видел ее в дюйме от себя, ощущал ее дыхание на своих губах. Он поднимал руки над матрасом, чтобы провести ладонями по ее голой спине. И тут его глаза открывались на самом деле.

Никого.

Лишь тьма.

И он начинал молиться. Он просил Господа позволить ей жить, даже если сам он никогда ее больше не увидит. Пожалуйста, пусть она будет жива.

Только, Господи, живой или мертвой, прошу Тебя, перестань посылать ее в мои сны. Я не могу терять ее снова и снова. Это чересчур. Это слишком жестоко. Господи, просил Джо, смилуйся надо мной.

Но Господь не сделал этого.

Эти появления будут продолжаться до конца заключения Джо в Чарлстаунском исправительном заведении.

Отец ни разу не являлся ему в снах. Но Джо его чувствовал — как никогда не чувствовал, пока тот был жив. Иногда Джо сидел на своей койке, раскрывая и закрывая часы, раскрывая и закрывая, и воображал себе разговоры, которые они могли бы вести, если бы все застарелые грехи и ожидания не стояли у них на пути.

Расскажи мне про маму.

Что ты хочешь узнать?

Кто она была?

Испуганная девчонка. Очень испуганная, Джозеф.

А чего она боялась?

Того, что вокруг.

Что это значит?

Она боялась всего, чего не понимает.

Она меня любила?

По-своему — да.

Это не любовь.

Для нее это была любовь. Не думай, будто она тебя бросила.

А что мне думать?

Она продолжала влачить существование ради тебя. Иначе она бы много лет назад нас покинула.

Я по ней не скучаю.

Забавно. А я скучаю.

Джо вперился во тьму: Я скучаю по тебе.

Мы довольно скоро увидимся.

Наладив работу тюремной винокурни, контрабанду и сопутствующую защиту, Джо обнаружил, что у него остается масса времени на чтение. Он прочел почти все в тюремной библиотеке, а это немалый подвиг, ибо библиотека в тюрьме славилась своей обширностью — спасибо Ланселоту Гудзону-третьему.

Ланселот Гудзон-третий был, на памяти поколений, единственным богачом, которого осудили на длительное заключение в Чарлстауне. Преступление Ланселота было совершенно возмутительным и вопиюще публичным: он столкнул свою неверную жену Кэтрин с крыши четырехэтажного особняка на Бикон-стрит прямо на головы людей, чинно двигавшихся вниз по холму Бикон-Хилл шествием по поводу Дня независимости. Даже брамины отставили свой костяной фарфор и решили, что если уж надо скормить туземцам кого-нибудь из высокородных собратьев, более удачного времени для этого не сыскать. Ланселот Гудзон-третий отсидел в Чарлстауне семь лет за непредумышленное убийство. Условия для него были не слишком тяжкими, но время все-таки тянулось долго, и скрашивали это время лишь книги, которые ему переправляли в тюрьму, с условием, что после его освобождения они в ней останутся. Джо прочел не меньше сотни томов из собрания Гудзона. Их легко было отличить, ибо в правом верхнем углу титульного листа тот мелко и малоразборчиво выводил: «Первоначально — собственность Ланселота Гудзона-третьего. Чтоб ты сдох». Джо читал Дюма, Диккенса и Твена. Он читал Мальтуса, Адама Смита, Маркса с Энгельсом, Макиавелли, «Записки федералиста»[18]и «Экономические софизмы» Бастиа.[19]Проглотив собрание Гудзона, он стал читать все, что попадало ему в руки, главным образом грошовые романы и вестерны, а также все газеты и журналы, которые дозволялись в тюрьме. Он стал своего рода специалистом, отлично умеющим догадываться, какие слова или фразы вымарала тюремная цензура.