— Во! — воскликнул Данил. — Как лоха, внаглую в карман лезли; точно сказал, — оборзели. Беззастенчиво в карман лезли, видят, что я вижу, все равно лезут. Оборзели, — в возмущении он закурил.

— Главное нам ничего не сказал. Нас пятеро было! — не без героизма вставил Дима. — и что за ситуация? — напомнил он уже сдержаннее, заметив смутившееся лицо Данила.

— Обычная ситуация: тоска и безысходность. На ночь глядя на пруд поперся, развеяться захотелось. Побыть среди людей, — произнес он в тяжелой иронии, взглядом уперевшись в стену; так и говорил дальше, глядя в одну точку, говорил негромко, без эмоций, и все с той же тяжелой, давящей иронией. — Город не узнать, и все возбужденные, точно не кислородом воздух насыщен, а гормонами, все как взбесились, точно это последнее лето. На пруд пришел, кафе, столики под открытым небом, музыка, и все пьют… Пьют… Пьют… Походил между столиков, походил, лица все незнакомые, и девушки, много девушек, зимой их почему-то меньше, прячутся, что ли… Купил пива, сел за столик и стал смотреть… Тоже ведь живой, тоже ведь гормоны. Смотрю, высматриваю. Сидит одна, волосы черные, крашеные, подстриженные ровно, сидит прямо, как на картинке, как принцесса Древнего Египта, даже профиль похож. Стройная, худенькая, лет семнадцать, курит, и одна. Конечно же, я подсел. Нисколько я ей не интересен, лицо красивое воротит, всем видом показывает — не интересен я ей. Нет бы, встать и уйти. Я же так не могу, у меня же гормоны. Возьми и брякни, что я, дескать, очень богатый человек, катала, профессиональный картежник.

— Ты, что ли? — усмехнулся Данил.

— Я, я, — покивал Сингапур. — И денег у меня с собой штука баксов, в прэфэранс, — произнес он намеренно в нос, — выиграл. Заинтересовалась. Умею я быть убедительным. Пивом ее угостил — кое-как наскреб на бутылку. Сижу, рассказываю, она слушает, со вниманием слушает. Улыбнулась, сказала, сейчас вернется. Жду, возвращается с тремя парнями — встретила их случайно, старые знакомые; морды абсолютно бандитские, у одного все пальцы перстнями татуированы, лет всем не больше тридцати. Сели, поздоровались вежливо, спрашивают меня, правда ли я катала, я ляпни — конечно, какой вопрос, катала и есть. Их это удовлетворило. Сидят, курят, спрашивают меня: правда ли у меня штука баксов, — наивные как дети, — я говорю — конечно. Они переглянулись, поднялись и ушли. Сижу я с этой девицей и думаю: ну все, попал я по полной программе, а делать нечего, сижу, пью пиво, боюсь, и прикидываю, что дальше. И девица: «Пойдем, — говорит, — с нами в машине посидишь, выпьем там». Думаю, — о- о, девочка, совсем я на дурачка похож. Говорю ей, так наивно: «Зачем?» Она: «Посидим, выпьем». Я совсем наивно: «Здесь музыка, здесь столики, пиво, чего в машине париться». Она за руку берет меня: «Пошли же, говорю тебе, посидим». Надоело мне, говорю ей уже без наива: «Значит так. Ты, милая моя, все неправильно делаешь. Вы же договорились вывезти меня подальше от кафе и от ментов и там избить и ограбить, — уже назидательно говорю. — Но кто же так заманивает? Ты должна была выждать время, усыпить мою бдительность, а ты сразу — пошли, да пошли. Я тебе серьезно говорю, как педагог… несостоявшийся (последнее Сингапур добавил, косо глянув на внимательно слушавших его парней) — так такие дела не делаются. Я ведь сразу заподозрил, что что-то не так, когда вы договаривались и косились на меня — вы как дети. Тем более, ты была ко мне равнодушна, и вдруг я наплел тебе, что мне деньги просто ляжку жгут. Я прекрасно понимаю ваше желание отоварить такого сладенького лоха, как я, отметелить, денежки прикарманить и пропить. Желание понятное. Но ведешь ты себя — сама как лохушка, — я даже разозлиться не успел. — Дилетантка, — говорю ей. — Тебе надо было позаигрывать со мной, потанцевать, можно и поцеловаться — за штуку-то баксов, а когда я созрел бы, предложить мне прогуляться в кусты, и вот там уже замочить меня. или еще вариант: говоришь мне: «Поехали к тебе домой, милый», — сама жмешься ко мне похотливо и ладошкой норовишь в штаны залезть, мы выходим, ловим такси, подъезжают твои отморозки на жигулях, меня в багажник, на реку и замочить там». — Все это я объяснил ей спокойно и даже внушительно, как на уроке. Честно признаюсь — она обалдела, смотрит, и сказать не знает, что. вдруг за руку схватила меня: «Пошли», — тянет, в глазах отчаянье, точно сама не верит в то, что я ей наговорил. Я руку ее убираю деликатно, говорю: «Никуда я с вами, девушка, не пойду. Вы зла мне желаете, вы нехорошая девушка. Давайте все заново: успокоимся, выпьем на брудершафт, поцелуемся, вы позволите залезть вам под юбку, а потом уже можно в кусты — мочить козлов». Сильно я ее разозлил; поднялась, процедила: «Козел, — и добавила, — если не пойдешь сам, мы тебя здесь же замочим». «А это вряд ли, — говорю ей, — вон они, менты, стоят, ждут подходящей компании, чтобы план выполнить. А твой кореш с перстнями, наверняка в бегах, так что удачи вам, мочите от души, а я посмотрю, похихикаю». «Ты отсюда вообще не выйдешь, и считай, что ты покойник», — сказала и к машине пошла, где ее друзья-подельники ждали. Села в машину. Смотрю, из машины парень вышел, который с перстнями татуированными, и ко мне. «Ну чего ты, — говорит, — пошли, посидим в машине, выпьем, у нас водочка есть, поговорим. Марина поговорить с тобой хочет». Сижу, слушаю его, думаю, совсем шпана оборзела, говорю: «Лучше вы к нам». — Марина вернулась и опять: пошли в машину, да пошли. Здесь я уже не выдержал: «Вы че, — говорю, совсем меня за идиота держите. Может вы решили, что я сам себе морду разобью и сам отдам штуку баксов. Все, ребята, свободны. Надоели вы мне». Парень сразу — пальцы гнуть — ты чё, да во чё. Смотрю на него в злобе: «Рыпнешься, я счас заору, стол переверну, кто там кого — уже не важно. Вон менты и уазик, они разбираться не будут, всех погрузят и тебя, черта татуированного — первого». Он обиделся, на базар меня разводить стал. Я за край стола схватился, говорю: еще слово — стол переверну». Он понял, поднялся, ушел. Марина сказала напоследок: «Или ты со мной идешь, или ты покойник». Я ручкой ей сделал, она ушла. Больше не подходили, стояли возле машины, ждали. Страшно. Сижу, боюсь. Пиво допил, надоело мне все это. И