Последний раз Браунинг публично читал свои стихи Кертисам и двадцати пяти их гостям в salotto rosso 19 ноября 1889 года, за месяц до своей смерти. Он читал тогда отрывки из «Азоландо», новой книги стихов, которая должна была скоро выйти из печати. В последующие дни Дэниел зафиксировал в своем дневнике хронику последних дней поэта. Браунинг в то время проживал в палаццо Реццонико, огромном барочном дворце на противоположной стороне Гранд-канала; дворцом в то время владел его сын, Пен Браунинг:

1 декабря. …всю эту неделю мистер Браунинг ощущает сильное недомогание и не гуляет в Лидо… Правда, он обедал в ресторане и ходил в оперу; он принимает какие-то голубые пилюли, сократил рацион и не пьет вина.

3 декабря. …мистеру Браунингу лучше: бронхит отступил, улучшилось дыхание, но у него совершенно нет сил, временами он беспокоен и начинает бредить.

8 декабря. …[Врачи Браунинга] говорят, что он страдает от «слабости мышц мочевого пузыря» – нет ни недомогания, ни боли, но слабость заставляет нас волноваться, особенно учитывая его преклонные лета.

9 декабря. …Был в пал[аццо] Реццонико – [Пен Браунинг] сказал мне, что отец очень слаб, ослабла и сердечная деятельность. Он хотел встать и прогуляться, хотел также почитать – ни то ни другое ему не было позволено. Он сказал сыну: «Из этого я не выберусь».

11 декабря. …Слуга-англичанин сказал, что они не спали всю ночь, ожидая худшего! Пришел доктор Мюних. Пульс 160–130.

12 декабря. Сегодня утром Фернандо виделся [с Пеном Браунингом] – сказал, что врачи утратили всякую надежду! В шесть вечера мой сын вернулся из палаццо Реццонико – мистеру Браунингу явно лучше, он сказал сыну: «Я чувствую себя много лучше, хотелось бы встать и пройтись, но я понимаю, что слишком слаб». У него нет ни малейшей боли. В половине девятого принесли записку от мисс Баркли (она проживает в доме): «Наш дорогой мистер Браунинг умирает. Он еще дышит, но это все». Она просит моего сына позаботиться о посмертной маске и слепках рук мистера Браунинга; его сын считает, что это его долг. Пен сообщил, что… из Лондона пришла телеграмма, где сказано, что поступила заявка на следующий том, [и Браунинг] произнес: «Ну вот я и дождался хорошей новости! Я очень благодарен». Через несколько часов он скончался – в Италии, в той самой Италии, которая навсегда запечатлелась в его сердце…

Как и просил Пен Браунинг, Ральф Кертис – дед Патрисии и нынешнего Ральфа Кертиса – договорился о посмертной маске и слепках рук поэта, а также о фотографии покойного. Одновременно Дэниел Кертис собрал ветви лавра в своем саду на Джудекке, а Ариана сделала из них лавровый венок для возложения на гроб, над головой Браунинга.

– Теперь мы пройдем в salone [31], – сказала Патрисия, когда мы покинули уютную обитель Браунинга и окунулись в исполинское величие бального зала. Роскошный иней исполненных в стиле рококо лепных листьев, гирлянды лепных цветов и амуры обрамляли огромные полотна Себастьяно Риччи и Пьяццетты, двух мастеров восемнадцатого века. Генри Джеймс использовал эту комнату, как главный элемент своего памятного описания палаццо Лепорелли в «Крыльях голубки». Это была оплаченная крепость Милли Тил, «призрачный образ надежного жилища», которое укроет ее и защитит от напастей:

…она чувствовала, как мало-помалу погружается во владение; благодарно радуясь теплу южного лета, парившему в высоких пышных комнатах, величественных палатах, где сияли вечной полировкой массивные прохладные плиточные полы и где солнце, отраженное от ряби морской воды, просачивалось через окна и играло на рисованных «предметах» великолепных потолков – медальонах в пурпурных и коричневых тонах, цветах дивной старой меланхолии, сияющих словно медали старинного червонного золота, филигранно отчеканенные и увитые лентами, уложенные в свои фигурные углубления-вместилища (гнезда белых херувимов, приветливых созданий, порождений воздуха); эта роскошь подкреплялась и подчеркивалась вторым рядом более мелких источников света, лившегося из отверстий в передней стене, превращавшего это место в обиталище надежности.

Этот типичный для Джеймса пассаж стал квинтэссенцией литературного воплощения вековых венецианских интерьеров и сгустком живущей в них истории.

Помимо того, в этой комнате в 1898 году Сарджент написал «Венецианский интерьер», чарующий групповой портрет четырех Кертисов: Дэниела, Арианы, Ральфа и Лайзы – четыре залитые солнцем фигуры, окутанные величественным мраком. Несколькими уверенными мазками Сарджент ухватил дух этого места так же убедительно, как Генри Джеймс смог сделать в одном-единственном абзаце, тщательно подобрав слова.

Изначально Сарджент намеревался подарить картину Ариане Кертис в благодарность за гостеприимство. Но Ариана считала, что художник представил ее на портрете слишком старой, также ей не понравилась непринужденная поза ее сына, который, держа одну руку на бедре, полуопирался, полусидел на стоящем позади золоченом столе. Короче, она отказалась от подарка. Генри Джеймс написал ей письмо, умоляя изменить свое мнение. «Эта вещь, написанная в салоне Барбаро… не вызывает у меня ничего, кроме обожания. Не могу удержаться от мысли, что у вас сложилось несколько неверное впечатление эффекта, производимого вашими (вашими, дорогая миссис Кертис) головой и лицом… Я видел очень немного вещей С[арджента], которые мне столь же страстно хотелось иметь, как эту! Надеюсь, вы не дадите ей уйти».

Но она дала. Сарджент представил картину как дипломную работу в Королевскую академию в Лондоне, где она и остается до сих пор. Ирония ситуации заключается в том, что «Венецианский интерьер» был признан одним из малых шедевров Сарджента, и его стоимость равна или даже превосходит стоимость всего piano nobile палаццо Барбаро. Если бы только миссис Кертис приняла ее…

Социальная щепетильность Арианы Кертис была притчей во языцех и иногда удостаивалась едких комментариев. После того как Клод и Алиса Моне побывали на чаепитии в Барбаро в 1908 году, Алиса Моне заметила в одном из своих писем: «Чаепитие прошло лучше, чем я ожидала, несмотря на невероятное жеманство хозяйки дома». Матильда Гай, жена другого художника, Уолтера Гая, писала об Ариане, что «она чудо, эта пожилая восьмидесятилетняя леди с ясной головой и потрясающим хладнокровием». Кертисы особенно гордились своими многочисленными титулованными визитерами. Не было счета графам и графиням. Дон Карлос, претендент на испанский трон, был у них частым гостем, так же как Ольга Черногорская и прусская императрица Фредерика (дочь королевы Виктории). В доме пили чай королева Швеции и ее дочь, кронпринцесса.

Но при этом ни у кого и никогда не возникало сомнений в искренности преклонения Кертисов перед искусством и литературой. Их обеды всегда были приурочены к культурным событиям: поэтическим чтениям, сольным музыкальным концертам, театральным событиям, художественным выставкам и представлениям с «ожившими» картинами, когда гости одевались в костюмы и принимали позы персонажей