– Патрисия спросила, нет ли у меня намерения купить piano nobile, – сказал мне как-то вечером Шервуд, когда мы сидели на террасе «Чиприани». – Мне захотелось приехать и внимательно посмотреть интерьер, но ее не было в городе, и мне пришлось попросить Ральфа показать мне зал. Патрисия предупреждала меня, что Ральф против этой затеи. Я получил от него письмо, в которое была вложена форма, которую я должен был подписать, оставив отпечаток большого пальца правой ноги. Обратным адресом значилось: «Миссия контроля космического корабля “Барбаро”». Я проигнорировал это послание, и через несколько дней получил второе письмо в конверте, забрызганном кровью. В письме, по существу, было сказано, что, хотя я и не прислал отпечаток пальца ноги, все равно могу приехать и посмотреть его собственность. Когда мы встретились, он держался достаточно дружелюбно.

Я полагал, что мы могли бы устроить апартаменты в piano nobile и рекламировать их под девизом «Ночь в венецианском палаццо с видом на Гранд-канал». Это были бы единственные апартаменты такого рода в Венеции. Изучив вопрос, я понял, что там можно было бы оборудовать шесть апартаментов, но с учетом цены и огромных затрат на реставрацию и ремонт, я осознал, что расходы не окупятся.

Покупатель наконец нашелся в лице Ивано Беджио, владельца «Априлии», второго производителя мотоциклов в Европе.

– Ивано Беджио стал новым духовным хранителем палаццо Барбаро, – ликовал Ральф Кертис. Патрисия была подавлена. Дэниел – разозлен.

После заключения сделки с Беджио я встретился с Дэниелом, когда тот прогуливался с подругой по мосту Академии. Он пригласил меня в свою квартиру в Барбаро на бокал вина.

Квартира Дэниела располагалась в верхнем этаже барочного крыла дворца. Вдоль западной стены тянулся ряд окон, пропускавших внутрь яркий, теплый вечерний свет. Дэниел налил для нас два бокала вина, а его подруга приготовила себе чашку чая.

– Когда piano nobile было продано, – сказал он, – я – должен в этом признаться – почувствовал себя очень плохо. Дело в том, что я рос в этом доме. В то время у нас еще были гондольеры и еще был жив мой дед. Иногда во сне я переношусь в детство, полное его любви и ласки. Тогда мне было шесть, семь, а потом и восемь лет, и я навечно сохранил в душе образ деда, как и запах виски, который всегда сопровождал его слова, когда он на ночь рассказывал мне чарующие истории о рыбаках и моряках.

Дэниел говорил по-английски бегло, но с сильным акцентом. Его отец, венецианец по имени Джанни Пеллигрини, был первым мужем Патрисии; они развелись, когда Дэниелу было четыре года, и он часто пользовался фамилией Кертис.

– Будучи подростком, я имел обыкновение лежать на полу salone и смотреть на лепные фигурки на потолке – stucchi. Если я смотрел достаточно долго, то мне начинало казаться, что на потолке появляются лица и маски, иногда безобразные, иногда смеющиеся, но всегда фантастические и всегда в одном и том же углу, особенно с изменением освещения, потому что salone был неизменно залит светом.

Но самым лучшим временем – мне было тогда восемнадцать – я считаю время, когда дворец был целиком в моем распоряжении. Мой отчим был сильно занят, налаживая новый бизнес в Малайзии, и поэтому мать часто к нему ездила, а я оставался управлять дворцом. Горничные готовили мне еду, а внизу жил вечно пьяный мажордом. Его звали Джованни, и под кроватью он всегда держал множество бутылок вина. Как вы понимаете, у меня было много подружек, которых привлекал большой дом, и в те дни я становился отчасти плейбоем.

Точно так же, как венецианцы считали Патрисию владелицей палаццо Барбаро, они считали Дэниела Кертиса очевидным наследником. В некоторой степени и он сам разделял это мнение.

– Продажа дома – продажа piano nobile – стала травмой для матери, – говорил он. – Она – человек, живущий среди миллиона красивых вещей, но она может вконец расстроиться из-за единственного случайно разбитого бокала. Представляете? И для нас продажа piano nobile – то же самое, что взять и сломать все красивые вещи в доме.

Он закурил сигарету и подался вперед, сидя в кресле и положив локти на колени, продолжая свою пылкую речь о Барбаро.

– Но тетя Лайза и дядя Ральф в голосовании взяли верх над мамой, а это означало конец piano nobile Кертисов. Потом им пришлось поделить все движимое имущество: украшения, старинные шкатулки, стеклянные чаши, пепельницы – словом, все прекрасные вещицы. И, поверьте мне, если вы имеете дело с piano nobile площадью десять тысяч квадратных футов, то у вас наберется огромное количество такого имущества. И мало того, поделить все это следовало быстро, но никто не позвал дилера-антиквара, который смог бы оценить стоимость всех этих вещей. Они поступили проще: разложили все на полу столовой в три ряда равной длины. Потом, согласившись, что все ряды приблизительно одинаковы, они бросили жребий, чтобы решить, кому какой ряд достанется. Затем все долго стояли и думали: «Так, и что же я получил?» Я видел, как моя тетя подошла от своего ряда к другому, взяла оттуда какую-то вещь и положила в свой ряд; потом взяла какую-то вещь в своем ряду и положила ее в чужой. Я молчал. Я стоял и думал: «И это моя тетя?»

Честно говорю вам, будь это в моей власти, я бы никогда не допустил продажи этого дома. Но я не мог ничего сказать. Как мы говорим: «Non ho voce in capitolo» – «У меня нет права голоса». Потому что в этом семействе, в семействе Кертис, решения принимаются главными, а не всеми членами семьи. Главные же – моя мать и ее муж; тетя Лайза, графиня, и ее муж, граф, а также мой дядя Ральф и его чертовы астронавты и Обезьянья Харя. Но…

Он внезапно встал, желая более весомо выразить свою мысль.

– Есть существенная разница, – снова заговорил он, – между мной и другими Кертисами – пятью поколениями Кертисов в Венеции, начиная с моего прапрадеда, Дэниела Сарджента Кертиса. И знаете, в чем она, эта разница, заключается? Во всех пяти поколениях я – единственный венецианец! Я – единственный Кертис, в котором течет венецианская кровь. Мой отец был истинным венецианцем, он был рожден и воспитан в Венеции.

Он подошел к окну и выглянул во двор. Потом обернулся и оперся на подоконник.

– Вы знаете, что значит быть венецианцем? Венецианцы очень жесткие, они очень вздорные и задиристые. Они неистово отстаивают свою честь, а их лексика чрезвычайно приземленна. В венецианском диалекте есть выражения столь вульгарные, что их просто невозможно воспринимать буквально, иначе вам придется убить человека, их вам