десяти километров, но это сквозь лес, ты потянешь? Десять километров до полумертвой ветки, и потом еще пять до платформы, где ничего нет, огрызнулась Лена, и сперва еще будет неплохо ничего себе не поломать, охерительный план, не хватает только водки, но, может, нам где-то еще попадется магазин. То есть ты хочешь ехать, пока ему не надоест, не смирялся Илья, но ведь это какой-то придурок, с какого он не тормозит; в лесу он все равно не поедет больше первой, мы спрыгнем, ты слышишь меня? Слышу, крикнула Лена, тебе просто насрать, я даже не сказала, готова ли я валить через лес до железки, но какая разница, ты же все уже придумал; а ехать одна неизвестно куда на ночь глядя я действительно не собираюсь. Илья ничего не ответил, разобрался с замком и откинул борт, загремевший на ходу так, что говорить стало все равно невозможно.

Они въехали в лес еще резво, но чуть вдавшись вглубь грузовик, как и обещал Илья, сбросил газ и поплелся, тяжело болтаясь на мокром песке. Ну и что, воскликнула Лена, куда мы пойдем, здесь все равно одна дорога, это бред; но Илья почти сгреб ее за воротник, и они вдвоем подобрались к грохочущему борту, из-под которого летели жирные брызги песка. Сперва ты, скомандовал он ей на ухо, сбрось рюкзак и потом сама, только не на прямые ноги; Лена хотела снова закрыть глаза, но раздумала и, не став долго выжидать, прыгнула вместе с рюкзаком. Ее опрокинуло на спину, лес пугающе вырос и темно зашумел в голове, но она быстро поднялась и успела увидеть, как Илья падает на вытянутые руки, пружинит и вскакивает, и падает снова, а их мусоровоз наконец останавливается в десятке шагов: откинутый борт его перестал громыхать, стоп-сигналы расцвели по бокам изумительным красным.

Грузовик стоял, не глуша мотор, стиснутый тесной хвоей и низким кустарником; они замерли каждый на своем месте, не глядя друг на друга. Лена представила, что сейчас из кабины выйдет водитель Вацлава и пристрелит их вместе или только Илью, а ее увезет или бросит в лесу, но дверь не открывалась, мотор работал, обступающие деревья казались завернутыми в мокрую шерсть. Мудак, наконец подал голос Илья, мы стучали тебе, ты не остановился, чё ты хочешь теперь, за проезд передать? Осмелев и еще приговаривая что-то злое, он попробовал было обогнуть грузовик, чтобы заглянуть в кабину, но не смог пробраться сквозь заросль, притих и подошел к Лене, та покачала головой. Но а как я мог знать, что он встанет здесь, засуетился Илья, мы можем, конечно, обойти его, но мне как-то стремно оказываться к нему спиной, что еще ему взбредет. Ради чего это, возразила Лена, ты же видишь, он ждет нас. Илья покраснел, как всегда, когда он был готов раскричаться, но спросил удивительно тихо и страшно, как будто заранее смиряясь с любым возможным ответом: Лена, что все это значит, ты узнала кого-то, что происходит? Уже дико устав, она расхохоталась, не узнавая собственного смеха, и Илья, очевидно от ужаса, быстро шлепнул ее по лицу; тогда она, все еще смеясь, спешным шагом вернулась к грузовику, поднялась внутрь и легла, и захлопнула за собой борт.

Она успела сосчитать до двухсот, пока голос Ильи перестал доноситься, но и тогда не захотела устроиться сидя: ельник над ней сменился долгой и все еще шумной березовой рощей, потом был короткий пустой промежуток, за ним мелькнули мертвые сосны со стальными когтями, а после машина опять очутилась на ровной дороге и поехала дальше мимо бесконечных столбов. Стало задувать, и Лена достала из рюкзака шарф; здесь же попалась выкупленная вчера у салона первая «Зависть», которую она взяла показать Илье, но не вспомнила ни в поезде, ни у костра, это было уже не обидно. Сразу за теми металлическими соснами они разминулись со встречной машиной, судя по звуку, такой же тяжелой, а теперь на шоссе было пусто, как на луне. Она проверила телефон, но от Ильи не было даже проклятий, а от остальных и подавно ничего; часы показывали начало седьмого, но вечер как будто не двинулся вглубь с тех еще пор, когда они стояли с говнюками: в этом словно бы слышался слабый голос угрозы, якобы тем четверым оставлялся еще шанс настигнуть ее, но усталость была сильней, и она прикрыла глаза, надеясь задремать.

Ее опутал вялый, дачный сон без звука и цвета, и когда она очнулась с застекленевшим у рта потеком слюны, то увидела над собой строгие тополя и за ними совсем ненадежное небо: все не перегорающий вечер высосал его до последней белизны. Пахло яблочной падалью, ржавой водой: приподнявшись на неверных руках, Лена выглянула за борт. Они стояли в квадратном поле, затянутом мелкой травой, наискосок пролегал пешеходный отрезок из черных резиновых плит, один конец которого уводил к голым яблоням, а другой к нескольким трехэтажным домам, о которых отсюда мало что можно было понять. С мутной после короткого отдыха головой Лена выбралась на траву, перевязала поплывший шарф и пошла в сторону домов, ей хотелось додуматься, как назвать их окрас, сиреневый с перепадами в рыжий, но это было так же сложно, как понять, горит или нет свет в их окнах, пока высохший день висел над землей, как хитиновая скорлупа на невидимой нитке.

В глубине маленького двора темнели остатки летней эстрады, вокруг которых скользило некоторое движение, как и в приближавшихся окнах, но, когда Лена переступила границу двора, все погасло, и ветер улегся. Со скамьи перед самой эстрадой свисала газета, развернутая как будто на телепрограмме, и она подошла посмотреть, но и здесь обозналась: на бумаге, похожей скорей на оберточную, единственно стояла большая чернильная девятка. Мелкое электричество, росшее в воздухе, клонило обратно в сон, она села на край скамьи, еще соображая. В доме за спиной наверху вспыхнула короткая ругань, Лена даже не успела обернуться; зато ей получилось увидеть, как в поле размытые сыростью дети бегут от яблонь к грузовику, чтобы спрятаться в нем и под ним.

Телефон оказался разряжен, и Лена подумала, что можно оставить его здесь, на поруки гудящему воздуху; бросать же рюкзак было страшно, проще казалось раздеться совсем. Было слышно, как где-то смотрели футбол и стучали по мебели, так делал когда-то папа, правда, под биатлон, и она поискала глазами, откуда был звук, ничего не нашла и опять заскучала. Только теперь ей стало видно, что половины стекол в домах просто нет, но те, что