«Само стояние – форма поиска одинокой женщиной себя. Увы и увы, но форма – не способ!»

Добралась Сашка на поле с величайшими трудностями. Любая нормальная женщина, вроде соседки Ларисы, подняла бы её на смех. Первое, что Сашку поразило, – собственно вокзал. В детстве Сашке очень нравились вокзалы.

«Когда я раньше заходил в предел вокзальный

И ждал у поездов своих путей,

Как вызов мне звучал тот запах шпальный.

Теперь стою, курю – всё без затей…»

Очень даже с затеями. Вернее – затейливо. Где эти пути? Где эти пригородные поезда, в которые Сашка последний раз входила сто лет назад за ручку с дедушкой? На картошку всех организовано везли автобусами. С мужем она всё больше летала самолётами, не говоря уже о просто Вове.

Кассы она разыскала. Добросовестно отстояла в очереди. И даже чётко произнесла в окошко время отправки искомой электрички – благо в зале было табло. А вот что делать дальше?.. «Выход к пригородным поездам». Вывеска есть, а выхода нет.

«Простите, как пройти к пригородным поездам?.. Спасибо, что не ударили, а всего лишь послали. Я бы с удовольствием пошла. Да нету, измельчало мудаковатое племя… Как? Обойти, потому что ремонт, а там увижу?.. Спасибо! Господь вознаградит вас за доброту!»

Миновав арматурный гротеск лестниц-переходов, Сашка оказалась на платформе. Привычных табличек на вагонах, вроде «Москва – Санкт-Петербург», и близко не было. Электрички, как дохлые глубоководные рыбы, не отсвечивали ни единым опознавательным знаком.

– На Можайск? – спросила Сашка у двух «нимфеток» с банками джин-тоника.

Те лишь пожали плечами в ответ.

– На Можайск? – пытала Сашка парней с пивом.

– Хер его знает… Вроде бы…

«Им что, всё равно куда ехать, что ли?!»

– На Можайск? – возопила в отчаянии Сашка в ухо бодрой старушке.

– До Гагарина, – старушка снизошла до вменяемого вербального общения. – Если тебе до Можайска – на любую садись, кроме той, что до Кубинки.

– То есть в ту, что до Гагарина, можно?

– Можно.

«Спасибо тебе, о Великая Старушка! Когда я состарюсь, разъезжая в дохлых электричках, как матрос Летучего Голландца, я даю слово быть благосклонной к юным девам в джинсовых комбинезонах и щедро делиться с ними сакральным знанием о Гагаринах, Можайсках, Кубинках, Карибских островах и координатах края земли! Вступая в ряды Великих Летучих Старушек, торжественно клянусь…»

Поезд дёрнулся. Сашка вскочила в тамбур, как ошпаренная, так и не успев додумать слова торжественной клятвы.

В детстве в электричках можно было с удовольствием смотреть в окно, сидя на коленях у деда или папы. Получать от мамы конфету и рисовать пальцем на запотевшем или пыльном – смотря по сезону – стекле рожицы. Нынешние электрички от детских явно отличались. За два часа сквозь вагон прошла нескончаемая череда аккордеонистов; инвалидов; глухонемых торговцев иконами и браслетами; крикливых тёток, торгующих носками, вешалками, шариками и роликами; бубнящих дядек с газетами-кроссвордами-объявлениями; поющих а капелла тонкими заунывными голосами детей с ликами чумазых херувимов и глазами алчных разбойников. Через два часа Сашка очумела от людского потока, измордовала себя бесконечной рифмовкой по свежим мотивам – и чуть не пропустила пункт назначения.

– Бля, какая тёлка! Покатаемся?

Очередные засранцы с пивом.

Сашка ускорила шаг. Внизу, у подножия вокзальных сходней, паслись благословенные таксисты.

– Бородино! – крикнула Сашка в первого же попавшегося. Здоровенного. Пузатого. Пивные любители тёлок слегка отстали вместе со своей патологической гиперсаливацией.[5]

«День. Людно. Ничего страшного. Ты просто не привыкла к такому. Или давно отвыкла. Что одно и то же…»

– Именно в Бородино?

– Ну, на Бородинское поле.

– Оно большое, – таксист особой любезностью не отличался. Хотя за объявленную сумму он явно мог полдня катать Сашку по всем окрестным полям.

– К Спассо-Бородинскому монастырю.

«Будь благословен Интернет!»

– Так бы сразу и сказала!

– Мужик, до свидания! Найду посообразительнее. И повежливее, – Сашка яростно хлопнула дверью старого ржавого «Москвича».

«Прости и мне, Великий Боже,

Мою несдержанность. Бывает…

Но так обидно задевает,

Что и козлов простишь ты тоже!»

Весь день Сашка бродила пешком. Ни о чём не думая, впервые за долгое-долгое время. Монастырь – один из немногих, если не единственный, созданный как гимн во славу земной любви.

«Она просто хотела молиться там, где погиб её муж. Родовитая дворянка – урождённая Нарышкина! – помещица и прежде великосветская дама Маргарита Михайловна Тучкова всего лишь хотела молиться там, где погиб её муж. «Ни в чём другом отрады не нахожу, как в предприятии соорудить храм на том священном для меня месте, где пал супруг мой…»,[6]но «…рана моя не заживала никогда…».[7]Почему со мной не случается ТАКОЙ любви? Почему?!. Сколько надрывного пафоса, а ещё психолог… «Ну, почему, Василий?!»… Потому что не готова ты стать Игуменьей Марией, «если что». Вот и потому, Санечка…»

Памятники воинам. Берёзовые рощи. Эти места были воистину прекрасны. Ровно до тех пор, пока не настал вечер, и Сашке волей-неволей пришлось снова начать думать. О том, как добраться обратно до электрички. Дороги были почти безлюдны. Редкие проносившиеся мимо машины, доверия не внушали. Сашка добрела до автобусной остановки. Она была пуста. В облезшем расписании автобусов Сашка не разобралась. Она присела на скамеечку, достала пачку сигарет – их оставалось всего лишь две! – и впала в лёгкий ступор.

Тогда ей повезло. Какой-то водила «третьей категории сложности»: усы, очки, кепка – остановился сам. Она ещё успела на последнюю электричку. Ближе к ночи в ней было ещё неуютнее ехать, чем с утра. Запах благословенной земли был отравлен привкусом неприкаянных людей.

«Это, Санечка, гордыня! Люди как люди. Такие же, как ты. Из плоти и крови. Не выдёргивайся! Имей терпение и смирение. Или делай что-нибудь!»

– Сашенька, мы уже приехали!