«Где Йола?» – хотел выкрикнуть я. Первый, единственный и самый важный вопрос, который не давал мне покоя, – но он опередил меня. Вопросом:

– Что ты, подонок, сделал со своей дочерью?

И ударил меня кулаком в лицо.

– Ты, козел. Прекрати! – Космо дернулся в наручниках с бессмысленным угрожающим жестом. – Совсем рехнулся?

Вопрос, на который я однозначно мог ответить «да».

Мужчина, за которым я гонялся по Берлину, потому что считал его соучастником похищения моей дочери, пнул меня коленом в живот, и, пока я задыхался, он выкрикивал вопросы, которые мучили меня самого.

– Где Йола? Куда ты ее увез, извращенец?

Не в состоянии что-либо сказать, хотя бы из-за того, что во рту было полно крови, я почувствовал, как он схватил меня за волосы и запрокинул назад голову. Я увидел занесенный кулак и закрыл глаза.

– Эй, Спук! Полегче.

Я моргнул. Окошечко в кабину водителя было открыто. Я увидел пару глаз и обрамленное темными волосами лицо.

– Оставь что-нибудь и Фишу, – сказала женщина, которая до этого утверждала, что ее зовут Сандра Ошацки.

– Не волнуйся, Виола.

Я быстро окинул взглядом автомобиль. Только теперь я понял, что мы сидим в том же сером автофургоне, в котором нашли ту женщину.

– Спук? Фиш? – Космо цинично рассмеялся. – Вы что, солисты в музыкальной группе? А для бэк-вокалистки не нашлось креативного псевдонима?

Парень с дредами повернулся к моему брату, и на секунду мне показалось, что он собирается устроить Космо взбучку, но тут снова прозвучал голос разума («Оставь»), и Спук послушался Сандру, которая сейчас звалась Виолой, и ограничился тем, что плюнул Космо в лицо. Затем снова вырос передо мной, причем вцепился в мою цепь, чтобы не потерять равновесие на поворотах.

– Ты не хочешь мне рассказать? – В его глазах блеснуло искреннее разочарование. Искаженный яростью взгляд потух, словно кто-то переключил тумблер. Спук – или как там называл себя этот парень, которому было не больше двадцати пяти, – выглядел измотанным и странным образом производил на меня впечатление не мордоворота, а скорее человека, который испытывал глубокое отвращение к насилию.

– Кто вы? – беспомощно спросил я. Это скорее напоминало «Ктоуы?».

У меня был заложен нос, голос звучал простуженно, что вполне соответствовало пульсирующей тупой боли в голове. Мой язык распух – наверное, расшатался жевательный зуб, – кроме того, левый глаз опять начал слезиться. Я не думал об этом во время безумных событий последних часов и абсолютно вытеснил из сознания тупую боль и давление при моргании.

– Чего вам надо? («Шео уам нада?»)

Спук с отвращением помотал головой, кратко почесал бороду, потом сунул руку под скамейку. Вытащил оттуда алюминиевый чемодан, открыл его и достал аппарат, который напомнил мне ручной металлодетектор, какой используют в аэропортах для предполетного контроля. Вероятно, прибор был как раз для этих целей, потому что Спук принялся водить черной лопаткой по моему телу – и штука пищала, щелкала и пикала, как игрушечный робот.

– Что тут опять сломалось?! – крикнул Космо.

Я сидел, как парализованный, на скамейке и безучастно следил за процедурой, которая, как и многое за последние часы, не имела смысла. Измученному побегом, поисками, преследованием, душевной и физической болью, мне казалось, что со вчерашнего дня я занимаюсь слаломом на минном поле и готов каждую секунду наступить на следующее взрывное устройство.

– Ноги вверх!

Спук наклонился и провел металлодетектором по моим кроссовкам. Правая нога снова запищала, гораздо громче, чем до этого. Не поднимая глаз, Спук сорвал с меня кроссовку, вытащил стельку и, довольно присвистнув, достал маленький микрочип; по крайней мере, для такого дилетанта, как я, зеленоватая блестящая пластинка выглядела именно так.

Затем он положил чип на край металлической скамейки и уничтожил ее тремя точными ударами молотком – инструмент был также извлечен из алюминиевого чемодана.

Спук взглянул на часы.

– Не успеваем, – зловеще пробормотал он.

– Что? – спросил Космо. – Черт возьми, что не успеваем?

Спук вздохнул. И, словно разговаривая с тугоумным учеником, очень медленно объяснил:

– У нас впереди еще длинная дорога, минимум тридцать минут. Я хотя и уничтожил пеленгатор, но типы, от которых мы вас охраняем, очень скоро найдут другую возможность, чтобы вычислить вас.

– Вы меня защищаете? – Если бы после побоев у меня снова не начались головные боли, я бы громко рассмеялся.

– Да, хотя ты, придурок, этого не заслужил. Мы шпионим за тобой четыре недели, Макс, с тех пор как твой профиль попал в их список.

– Какой еще профиль? Какой список?

И что это за «защита», когда тебя приковывают цепью и бьют кулаком в лицо?

Спук сел напротив меня.

– Я дам тебе дружеский совет. Не пытайся нас надуть! За это я набью тебе морду. От Фиша так легко не отделаешься. Лучше сразу скажи ему, куда ты дел Йолу, как только мы приедем в клубный дом.

– Клубный дом? – Я посмотрел вперед на кабину водителя. – Что это?

– Итак, Макс, – Спук цинично засмеялся, – как ты уже наверняка успел заметить, мы не полицейские. И везем тебя не в участок. – Он криво улыбнулся, и в его взгляде снова появились злость и презрение. – Но мы все равно тебя допросим. И заставим говорить. Своими методами.

ЙОЛА

Йола снова очнулась, под огромным дубом, на безопасном расстоянии от мертвеца – чтобы увидеть его, нужно было отползти назад, на то место, где мужчина сунул себе пистолет в рот, – и заметила, что над ней кружит коршун. Птица, как в комиксах «Счастливчик Люк», которые она как-то нашла в папином кабинете на самой нижней полке. С черным оперением, широко раскинув крылья, он без всякого юмора пялился на нее с высоты. При этом коршун был не один, как начала понимать Йола, когда сон, который свалил ее после небольшого перехода по лесу, постепенно улетучивался; она поднялась вверх на небольшую горку, к группе деревьев, метрах в восьми от места преступления. Рукой подать, даже для ребенка. Марафон боли и страдания, если приходится ползти и волочить за собой раздробленную ногу.

Минимум полдюжины птиц собрались над ней в кроне деревьев. Птицы смерти, содрогнувшись, подумала она. Стервятники, которые чуяли ее состояние: измученная, замерзшая, голодная – в принципе, легкая добыча.

Нога, казалось, была связана с ней одной лишь болью, а так больше не принадлежала ее телу. Йола не знала, хороший ли это знак, что почти невыносимая беспрестанная пытка стала менее интенсивной и сейчас ощущалось лишь монотонное пульсирование под коленом. Возможно ли, что рана уже воспалилась? Что ее кровь постепенно отравляется и стервятники над ней это как-нибудь чуют?